ЮМОР

Содержание статьи

• Функции языковой шутки.
• Нежелательный юмор.

ЮМОР. Гёте назвал юмор одним из элементов гения, а Бернард Шоу дал ему еще более высокую оценку: «...юмор – черта богов!.. Нет ничего серьезнее глубокого юмора». Юмор присущ любому человеческому коллективу, на любой стадии развития. «Смех свойствен одному токмо человеку», – говорится в Словаре Академии Российской 18 в. «Где смех, там человек; скотина не смеется», – писал М.Горький. Можно представить себе общество, не знающее слез и печалей, но общество без смеха, без юмора, без шутки – такое и представить себе трудно.

В чем сущность комического? Задаваясь этим вопросом, мы вступаем на скользкий путь, от чего предостерегают многие авторы. Одни говорили о бессмысленности определения сущности комического, о том, что всякое размышление убивает смех. Другие, не отрицая важность подобного определения, подчеркивали его трудность, а может и невозможность: «...юмор – область, которая не подлежит определению. И каждая новая попытка определить его приводит только к юмору» (З.Паперный). Теоретики комического отмечают, что «ни одному из исследователей <...> не удалось создать универсального и исчерпывающего определения» (Б.Дземидок). И это притом, что над проблемой комического более двух тысячелетий работали и психологи, и социологи, и искусствоведы, и филологи, и философы (в том числе создатели философских систем, такие, как Аристотель, Гоббс, Кант, Гегель, Шопенгауэр, Шеллинг).

Аристотель говорил: «Смешное – это некоторая ошибка и безобразие, никому не причиняющее страдания и ни для кого не пагубное». Иллюстрируя основные признаки комического, указывают, например, на ситуацию падения на улице важного господина, – падения, сопровождаемого нелепыми телодвижениями, но ни для кого не опасного. Заметьте, что смех тотчас прекратится, если мы увидим кровь или услышим стоны! Вышучивание чего-то дорогого, близкого нам также неуместно и вызывает протест. Отсюда реплики типа «Этим не шутят!» и анекдоты о неуместных шутках. Известен случай, как петербуржцы, обычно восхищавшиеся остроумием актера П.А.Каратыгина, осудили его, когда он на похоронах брата, В.А.Каратыгина, усиливаясь протиснуться к гробу покойного, не утерпел и сказал каламбур: Дайте мне, господа, добраться до братца!

Неуместный, в том числе невольный каламбур может звучать почти кощунственно – как, например, фраза в телевизионной программе «Время» (20 декабря 1988): Землетрясение в Армении потрясло всех советских людей.

Возникает вопрос: а как же «черный юмор», шуточки типа: Шапочки в ряд, тапочки в ряд – / Трамвай переехал отряд октябрят? Однако это не нарушает аристотелевский принцип личной безопасности: в «черном юморе» мы ведь имеем дело не с подлинными ужасными происшествиями, а с вымышленными. Более того, предметом юмора могут стать даже и подлинные трагические события. Василь Быков в повести Карьер пишет о своем герое: «Агеев знал немало людей, которые о своем военном прошлом, зачастую трудном и даже трагическом, имели обыкновение рассказывать с юморком, посмеиваясь над тем, отчего в свое время поднимались волосы дыбом, находили в ужасном забавное». Тем самым аристотелевский принцип личной безопасности предполагает, по-видимому, безопасность в настоящем и, возможно, в будущем (вряд ли герои Быкова стали бы «с юморком» говорить об ужасных событиях, ожидающих их в будущем).

Особенно трудно определить границы допустимого в случае, когда объектом комического является произведение искусства. Любопытно, что сами авторы гораздо терпимее относятся к комической перелицовке их произведений, чем их горячие поклонники. Вл.Новиков, автор Книги о пародии, указывает целый ряд эпизодов из жизни Жуковского, Пушкина, Блока, Ахматовой и других авторов, которые не прочь были посмеяться над пародийной переделкой своих произведений, а то и провоцировали подобные переделки. Вот, например, эпиграмма, которую поэт 18 в. В.Капнист написал сам на себя (как бы от лица своих читателей): Капниста я прочел и сердцем сокрушился: / Зачем читать учился!

«Истинные ценности не боятся испытания смехом и даже в какой-то мере в нем нуждаются. Вспомним, как беззаботно смеется пушкинский Моцарт, слушая безбожно коверкающего его музыку трактирного скрипача. И как нетерпим к насмешкам и гримасам Сальери: «Мне не смешно, когда маляр негодный / Мне пачкает Мадонну Рафаэля, / Мне не смешно, когда фигляр презренный / Пародией бесчестит Алигьери» (Вл.Новиков).

Признаки комического, выделенные Аристотелем, необходимы, но недостаточны. Вполне очевидно, в частности, что не всякая безобидная ошибка вызывает смех. Так, большинство опечаток могут вызвать лишь досаду. Положим, мы видим опечатки в слове послами: Высокие договаривающиеся стороны обменялись тослами (или: посмами). Не смешно. Почему же вызывает смех другая опечатка в том же слове: Высокие договаривающиеся стороны обменялись ослами? Очевидно, потому, что здесь возникает второй, дополнительный смысл, контрастирующий с первым, – представление о глупости послов, их дискредитация. Казалось бы, сталкиваясь в комическом с чем-то уродливым или, по меньшей мере, не совсем нормальным, мы должны испытывать отвращение или неприязнь. В действительности же это, наоборот, забавляет нас. Исследователи единодушно объясняют это тем, что уродливые явления вызывают у человека, свободного (хотя бы в данный момент) от этого недостатка, ощущение силы, превосходства над кем-либо, довольства собой.

Итак, комический эффект вызывает не всякая безвредная уродливость (или, как сейчас предпочитают говорить, отклонение от нормы), а лишь такое отклонение, которое вызывает возникновение добавочного смысла, второго плана, резко контрастирующего с первым. Слушатель заманивается на ложный путь, а потом маска сбрасывается (фаза «озарения» и комической радости). Шутка двухчастна, в ней есть исходная точка и вывод, без промежуточных звеньев. Это обеспечивает внезапность перехода и тем самым больший комический эффект.

Как соотносятся между собой две части шутки? Важный вклад в понимание этого важного вопроса внесли теория «обманутого ожидания» и теория «комического шока». Это – две конфликтующие теории, а между тем правы сторонники как той, так и другой теории. Дело в том, что отношения между частями шутки не сводимы к одному из двух указанных типов. Здесь возможно и то, и другое.

1) Обманутое ожидание. И.Кант и некоторые другие мыслители подчеркивали, что в шутке наблюдается контраст между ожиданиями человека (основанными на его жизненном опыте) и конечным результатом. Явление, кажущееся естественным, потом демаскируется как абсурд или ошибка и тем самым дискредитируется. Иллюстрацией может служить такая сценка: рыболов с громадным трудом тянет добычу и вытягивает... старый башмак. Именно по этому типу строится большинство языковых шуток. Вот несколько примеров.

[Разговор о приеме на работу]:

– Хорошо, я возьму вашего протеже, но он, по крайней мере, человек способный?
– О да, господин директор! На всё.

В приведенном примере вторая реплика, формально подтверждая положительную характеристику, фактически заменяет ее отрицательной, дискредитирующей обсуждаемое лицо.

2) Комический шок. Здесь отношения между частями прямо противоположны описанным выше: явление внешне удивительное оказывается естественным и понятным. Например, мы наблюдаем человека, нелепо размахивающего руками, а потом видим, что это дирижер.

Образцом языковой шутки такого типа являются контаминации – «склеивание» двух единиц (слов, словосочетаний и т.п.), например: выдвиженщина [из: выдвиженец + женщина] (И.Ильф); собакалипсис [из: собака + апокалипсис] (А.Вознесенский); дегенерал [из: дегенерат + генерал] (польская шутка).

Комический шок может быть вызван не только необычностью формы, но и необычностью, неожиданностью смысловой. Вот несколько подобных примеров: Женщины подобны диссертациям: они нуждаются в защите (Э.Кроткий); Мужчина – как клубок: когда женщина выпускает его из рук – он распускается, а когда забирает его в руки – он сматывается (ТВ-программа «Вокруг смеха», 9 ноября 1991).

Интересно, что эта смысловая необычность с развитием науки и техники иногда перестает быть необычностью, и шутка, ее использующая, полностью утрачивает комический эффект. В те дни, когда Л.Кэрролл писал свою сказку Алиса в стране чудес, часы указывали часы, минуты, секунды – но не дни и месяцы. Отсюда его шутка: Шляпа достал из кармашка часы, озабоченно посмотрел на них, встряхнул, поднес к уху и опять встряхнул <...> «Какое сегодня число?» – обратился он к Алисе. Алиса посчитала в уме, подумала немного и сказала: «Четвертое мая!» – «Врут на два дня», – вздохнул Шляпа. Сейчас часы указывают дни и месяцы, никого не удивишь и не позабавишь тем, что они врут на два дня. Шутка утратила свой эффект.

Имеются разные виды юмора – музыкальный, изобразительный, словесный и т.д. Интересно, что иногда может обыгрываться совмещение двух разных видов – например, изобразительного (рисунок) и словесного (подпись под рисунком, резко ему противоречащая). Иллюстрацией может послужить помещенное в журнале «Крокодил» «житие» одного молодого человека, который:...всегда тянулся к свету (на рисунке герой вывинчивает лампочку в подъезде дома);...ночи просиживал за классиками (на рисунке: Ночь. Луна. За памятником Пушкина герой и его собутыльники «сдвигают стаканы»); ...когда видел старших, снимал шапку (герой срывает шапку с трепещущего старичка);...дня не сидел без дела (герой, застенчиво потупившись, стоит перед столом следователя, поглаживающего папку с надписью «Дело N»);...и вообще далеко пошел (герой под конвоем отправляется в места не столь отдаленные).

Среди различных видов юмора главное место занимает словесный – языковая шутка. Именно здесь функции юмора проявляются особенно ярко.

Функции языковой шутки.

Обычно говорят о разрушающей силе смеха, о дискредитации описываемого. «Без сомнения, смех – одно из самых мощных орудий разрушения; смех Вольтера бил и жег, как молния» (А.Герцен); «...смех – самое страшное оружие: смехом можно убить всё – даже убийство» (Е.Замятин). И все-таки правильнее говорить не о дискредитации, а о снижении, поскольку понятие шутки, бесспорно, включает и случаи дружеского подтрунивания, любовного подшучивания.

Там, где дискредитация конкретного описываемого лица или объекта не является основной задачей шутки, на первый план выступают другие функции языковой шутки. Об одной из основных функций шутки хорошо сказал Н.И.Хмельницкий в «Невском альманахе» за 1846 (цитируем по статье В.В.Виногpадова Натуралистический гротеск): «Напав на какое-нибудь слово, играю им, как мячиком... Поверьте, если бы мы почаще играли таким мячиком, то скорей бы приучились владеть языком, который не довольно еще гибок для языка разговорного».

Среди других функций юмора можно указать стремление развлечь себя и собеседника, а также стремление к самоутверждению – триумф исправности собственного интеллекта или же «обнаружение у других отрицательной черты, от которой сам наблюдатель свободен, что пробуждает в нем фарисейское довольство собой» (Д.Батлер). Самоутверждение путем осмеивания окружающего становится оправданной необходимостью в некоторых особых условиях общественной жизни, например в условиях советского тоталитаризма. «Юмор – это убежище, в которое прячутся умные люди от мрачности и грязи», – писал А.Вампилов в записных книжках. «Новая острота обладает таким же действием, как событие, к которому проявляют величайший интерес; она передается от одного к другому, как только что полученное известие о победе».

Итак, шутка – это и замечательный учитель словесности, и забавный собеседник, и великий утешитель-психотерапевт. С этими функциями связана еще одна важная функция языковой шутки, которую можно назвать маскировочной. Шутка позволяет обойти цензуру культуры и выразить те смыслы, которые (по разным причинам) находятся под запретом. Бернард Шоу писал: «...для правды есть отдушина: то, о чем запрещается говорить всерьез, можно сказать в шутку». Выделяются четыре разновидности подобных смыслов.

1. З.Фрейд справедливо отмечал, что языковая шутка используется иногда для маскировки неприличного. Говорящий «прячется» за язык («А я что? Это язык так устроен!»).

2. Другое явление, в котором ярко проявляется «маскировочная» функция языковой шутки, – это афористика. После 18 в. она переживает кризис, прописные истины типа: Не посягай на чужое добро, или: В отношениях с людьми избегай трений выглядели бы сейчас старомодно-занудными. Однако те же истины в «шутливой упаковке» – вполне уместны: Уголовников тоже влечет к добру, но, к сожалению, к чужому (Н.Глазков); Что ты скажешь на это, физика? В отношениях между людьми трения ведут к охлаждению (Ст. Лец).

3. Шутка позволяет высказывать тривиальное, то, что «навязло в зубах», но «накипело в душе» и требует выхода, например, мысль о том, что в нашей стране люди живут хуже, чем в «нормальных» странах. Вот известный анекдот «застойных» 1970-х годов:

Иностранец спрашивает:
– Что это за очередь?
– Масло дают.
– О! А у нас только продают. А это за чем очередь?
– Ботинки выбросили.
– Какие, эти? Да, у нас такие тоже выбрасывают.

(Комментарий для читателей новых поколений: глаголы давать и выбросить использовались в советскую эпоху дефицита вместо продавать, поскольку идея «возможности приобрести (нечто)» была важнее идеи «за деньги».)

4. Шутка позволяет, наконец, высказывать странные, а то и абсурдные мысли. Ср.: Приятно поласкать дитя или собаку, но всего необходимее полоскать рот (Козьма Прутков); Заря подобна прилежному ученику: она каждое утро занимается (журнал «Сатирикон»).

Необходимо, однако, подчеркнуть, что для выражения подобных (странных или абсурдных) смыслов необходима «санкция языка» – сходство обыгрываемых слов. И стоит заменить в приведенных примерах выделенные слова другими, пусть близкими по смыслу (чистить зубы, горит), как получается полная бессмыслица, не заслуживающая внимания собеседника или читателя. Ср.: Приятно поласкать дитя или собаку, но всего необходимее чистить зубы.

Нежелательный юмор.

Необходимо сказать несколько слов о нежелательном юморе. Это, во-первых, неуместный юмор и, во-вторых, невольный юмор.

Томас Манн сказал: «Иногда в мелочах язык шутит с нами недобрые шутки, мы нечаянно придаем комический оборот слову, и в результате нам остается только вторить смеху слушателей <...> Собрание небожителей, верно, сотрясается от гомерического хохота над таким бессилием наших уст» (Лотта в Веймаре).

Нередко невольный комизм вызывает и более резкую реакцию, чем насмешка. Вот показательный пример.

Офицер пришел на прием к Ростовцеву, который был заикой, и обращается с просьбой. Ростовцев отвечает:
– Нет, почтеннейший! Этого нельзя! Государь не согласится.
– Помилуйте, Ваше Превосходительство. Вам стоит только заикнуться...
– Пошел вон! – загремел Ростовцев в бешенстве (Русский литературный анекдот).

Непримиримым борцом с неосознанными каламбурами был А.Крученых. Он отмечал, что в поэзии встречается громадное количество неосознанных, неуместных каламбуров, сдвигов, которые способны, особенно при чтении вслух, «превратить в фарс любую оду», и призывал «учредить особую «сдвиговую милицию» для своевременной ловли сдвигов у зазевавшихся авторов». В число «зевак» попадает у Крученых Пушкин! Разобрав только половину Пушкина, А.Крученых нашел у него 7000 «незаконнорожденных» – неосознанных каламбурных и сдвиговых строк, как, например: Проклятье, меч и крест и кнут (На Фотия) [«Бедные меч и крест – они икают!» – замечает Крученых]; Но с бочкой странствуя пустою... (Послание Лиде) [у Лиды нос бочкой, да еще пустою!..]; Но с пламенной, пленительной, живой... (Голицыной) [у Голицыной пламенный нос].