Вешние грозы (Шеллер-Михайлов)

А. Шеллер-Михайлов (1890-е)

Ве́шние гро́зы — рассказ Александра Шеллера (А. Михайлова), написанный весной-летом 1892 года и впервые опубликованный в конце того же года в авторском сборнике, выпущенном издательством В. И. Губинского. Название рассказа, как это имело место во многих произведениях Шеллер-Михайлова, представляет собой парафраз написанного двадцатью годами ранее романа Тургенева.

Написанный от первого в форме воспоминаний или автобиографического повествования, тем не менее, рассказ не является мемуарной прозой. Обозначенный автором жанр (рассказ) также сомнителен, поскольку своей структурой и размером «Вешние грозы» напоминают скорее небольшую повесть в семи главах.

Цитаты из рассказа

	Весною 187… года я переехал с семьёю на дачу в деревню Мартышкино.
	— из главы I

Еще недавно, расхварываясь, я думал: «Хоть бы умереть скорее, что ли?», — а теперь, чувствуя, как растут снова силы, я только и твердил: «Пожить бы ещё!» В голове создавались планы новых работ, мелькали надежды на успехи, ощущалась потребность приложить к чему-нибудь вновь вернувшиеся силы. С дачниками мне можно было почти не сталкиваться, и мне особенно нравилась эта уединенность моего помещения, куда не доходили гам и шум, раздражающие нервы. Мне была нужна тогда только одна всеисцеляющая природа.

— из главы I

Глядя на это бледное лицо, можно было сразу определить, что это уроженец юга и что когда-то он был замечательным красавцем. Следы этой яркой красоты сохранились и теперь, хотя что-то и говорило сразу, что этот человек помят жизнью и смотрит старше своих лет. Что именно говорило о тяжёлом прошлом — этого я не мог определить, но меня сразу поразили мелкие морщинки около его глаз, складка между бровями, некоторая холодность взгляда и особенная сдержанность в манерах, в разговоре, что-то похожее на опасение позволить человеку приблизиться к нему.

— из главы I

— Но как же жить? Сегодня маленькая сделка с совестью, завтра маленькая сделка с совестью, послезавтра то же, а в результате — чудовищный подлец выходит. Эта мысль одного из наших писателей вполне верна. А с другой стороны: сегодня постоишь грудью за правду, завтра постоишь за неё грудью, послезавтра то же — в результате неуживчивый человек, который должен быть за борт выброшен. А побеждённые — горе побеждённым. Общество травит только тех, кто пал, и несёт с триумфом на руках только победителей. Только их и не судят!

— из главы I

— Ого, какая погодка разыгралась, — заметил я, весело отряхиваясь от дождя в сторожке. Иванов ничего не сказал и, видимо, был возбуждён, не мог осилить своего волнения. В эту минуту сверкнула ослепительная молния и разом раздался треск грома, почти оглушивший нас. — Славный удар! — заметил я. — На меня всегда это страшно неприятно действует, — отрывисто сказал Иванов. — Неужели? А я очень люблю эти первые вешние грозы, — проговорил я. — Не знаю, что тут можно любить, — сказал он и разом смолк. Новая молния, прорвавшая зигзагами тьму, и новый рассыпавшийся треском удар грома заставили его замолчать.

— из главы I

— Не люблю я вообще этих стихийных сил, не щадящих ни правого, ни виноватого, — ответил он хмуро. — В эти минуты чувствуешь более, чем когда-нибудь, всё своё ничтожество и всю нелепость тех или других надежд на будущее: кто-то неведомый прошёл мимо — и смял и тебя самого, и твои надежды, и твои дела… И как бы мимовольно, почти бессознательно он прибавил: — Это нужно испытать, чтобы понять ужас этого…

— из главы I

В тот памятный для меня день я завернул в кладбищенскую церковь, где кончалось отпевание покойницы. Церковь захлебнулась народом, и все стремились взглянуть на покойницу, лежавшую на невысоком катафалке в белом глазетовом гробу в свежем подвенечном наряде. В любопытстве толпы, в возбуждённом выражении лиц, в смутном перешёптывании присутствующих сразу замечалось нечто необычайное, выходящее из ряда вон. Привлекало внимание праздной толпы то обстоятельство, что покойница окончила жизнь самоубийством, выпив яду. Ей было девятнадцать лет, она была очень недолго замужем и отличалась поразительною красотою. В гробу она лежала, как нарядная восковая куколка, сделанная одним из лучших мастеров игрушек, с золотистыми волосами, с тонкими чёрными бровями, с необыкновенно правильными чертами лица. Такие лица встречаются на старинных миниатюрах, исполненных на слоновой кости.

— из главы II

Когда все простились с покойницей и гробовщик принес крышку, он очнулся, взял тюлевый покров и заботливо покрыл им покойницу, поправил ее голову, руки, склонился к ее лицу и без слез, без стонов поцеловал ее в губы, потом прильнул к ее руке губами и сам стал закрывать ее крышкою. Лицо его смотрело теперь озабоченно, он сосредоточенно и хлопотливо поправлял атласную высечку на краях гроба, ленты лежащего на гробовой крышке венка, кисти гроба. Мне стало как-то жутко, точно передо мной стоял помешанный человек, не сознающий, что он делает.

— из главы II

Я вспомнил эту тяжёлую сцену, вспомнил этого убийцу-мужа, облокотившегося на гроб и смотрящего упорно на лицо убитой им жены. Это был мой дачный сосед Иванов. Черты его лица врезались тогда, во время похорон его жены, в мою память, и я теперь удивлялся, как это там, на даче, я не мог припомнить сразу, где я видел его, тогда как теперь, при виде этого белого мраморного гроба с надписью: «Александра Ивановна Иванова», мне так и казалось, что я вижу снова Иванова, облокотившегося на этот гроб и пристально смотрящего на лицо загубленной им жены. Как часто на даче, при виде этого характерного сосредоточенного выражения лица и этою неподвижно устремлённого в пространство взгляда, я настойчиво спрашивал себя, где видел я этого человека, и тщетно просил ответа у памяти. А теперь всё было ясно, всё ожило передо мною…

— из главы II

— Не оправдывайтесь! Я вас не думаю винить; все люди, как люди. Но вас за лето я искренно полюбил, и потому мне было бы приятно, чтобы вы узнали всё, а потом… потом, может быть, вы найдёте, что мы можем просто и дружески сблизиться между собой. Я со своей семьёй здесь живу, как в пустыне, а вы были бы желанным другом нашего дома. Сходиться с первыми встречными я не намерен, но и нельзя же жить здесь, в Петербурге, совсем отшельником. Я говорю с вами откровенно. Впустить кого-нибудь к себе в дом с улицы я не решился бы. Сблизиться с вами, прежде чем вы узнаете, с кем вы сближаетесь, я тоже считаю невозможным, конечно, не для себя, а для вас. Потому я и считаю нужным рассказать вам всё.

— из главы III

Я рос сиротою и притом богатым сиротою: богатство и красота заставляли так или иначе окружающих подчиняться моим капризам, спускать мои горячие вспышки, уступать моей настойчивости. Мало того, мои иногда чисто бешеные выходки служили предлогом для выхвалений моего золотого сердца: я грубо обижал людей, но стоило мне увидать их обиженные лица, их печальные мины, их слёзы, как меня охватывало горячее раскаяние, и я первый спешил загладить свою вину, задарить, подкупить в свою пользу обиженного.

— из главы III

Эта добрая мать приходила просто в ярость, когда какой-нибудь учитель кривил душой в училище в пользу какой-нибудь товарки Саши ради денег или протекции; она шельмовала за бездушие музыкальных знаменитостей, не предлагавших даром учить Сашу музыке; она ненавидела тех барышень, которые затмевали красоту Саши на балах своими туалетами, и называла негодяями тех молодых людей, которые льнули к богатым барышням-невестам, а не к красавице Саше. Под влиянием такой матери менее прекрасная и чистая натура могла бы сделаться положительно нравственным уродом, завистливой, безмерно честолюбивой, капризной, привередливой и бездушной женщиной. Но Саша была воплощенная доброта. Несправедливости или то, что казалось ей несправедливостями, только угнетали ее, щемили ей сердце, вызывали в ней недоумение или отчаяние. Она походила на цветок «Не тронь меня»: неправда, несправедливость, грубость заставляли ее не бороться, не протестовать, не сердиться, а сжиматься, уходить в себя. Мне, всегда казалось, что ей делается холодно и жутко, когда совершалось нечто злое и бесчестное. Он невольно встал и прошелся по комнате, видимо, взволновавшись при воспоминаниях об образе этой когда-то любимой им женщины.

— из главы III

	Когда, однако, я уходил, Саша успела шепнуть мне: — Ну что сказала мама? — Ничего. Подумать хочет, — ответил я. — Я боюсь… — Пустяки это. Согласится! Завтра же согласится! Она просто ревнует меня ко всем. Милый мой, я во всяком случае твоя. — Да? Моя? — радостно воскликнул я. — Разве ты можешь сомневаться? Я пойду за тобою всюду наперекор всем и всему. Я покрыл поцелуями её руки.
	— из главы III

	Наш разговор прервала вбежавшая в комнату и бросившаяся ко мне в объятия Саша… Анна Петровна раздражительно поднялась с места и направилась к дверям. — Мама, куда же ты? — воскликнула Саша, схватив её за платье. — Дай мне тебя поцеловать! — Ах, что теперь тебе я! — с горечью проговорила мать, отстраняясь от неё, и вышла из комнаты. — Анна Петровна ревнует тебя ко мне? — с улыбкой сказал я Саше.
	— из главы III

Когда я чуть не каждый день и чуть не целые дни проводил около Саши, Анна Петровна не то шутя, не то недовольным тоном почти гнала меня, говоря, что у меня ещё будет время насидеться с Сашей, тогда как для неё это последние дни пребывания с дочерью, когда же я пропуская дня три, не завернув к Герсевановым, Саша шептала, ласкаясь ко мне: — А ты знаешь, мама вчера весь день толковала о том, что, верно, я тебе уже надоела, что в другом месте тебе веселее.

— из главы III

Цитаты о рассказе

	Русский писатель-демократ А.К. Шеллер-Михайлов — автор злободневных и популярных в 60-80-х годах прошлого века романов. Прямая критика паразитирующего дворянства, никчемной, прожигающей жизнь молодежи, искреннее сочувствие труженику-разночинцу, пафос общественного служения присущи его романам «Господа Обносковы», «Над обрывом» и рассказу «Вешние грозы».
	— Мария Соколова, из аннотации к сборнику А.Шеллер-Михайлова, 1961 г.

Изучение последнего произведения (рассказа «Вешние грозы») представляется необходимым прежде всего в силу явной интертекстуальной природы его заглавия, которое прямо-таки обязывает нас, обратившись к тексту произведения, раскрыть характер аналогий, возникающих с «Вешними водами» И.С. Тургенева. Кроме того, если названные выше шеллеровские романы 1860-80-х годов все-таки привлекали внимание литературных критиков или хотя бы упоминались в отдельных статьях, то произведения, написанные позже, остались совершенно незамеченными.

— Елена Жучкова, Романы А.К. Шеллера-Михайлова 1860 — 80-х годов: Поэтика жанра, 2005

Считаем убедительным признать реминисценцией «не буквальное воспроизведение невольное или намеренное чужих структур, слов, которое наводит на воспоминание о другом произведении». Исходя из этого определения, к реминисценциям отнесем заглавия романов Шеллера-Михайлова «Господа Обносковы», «Над обрывом» и рассказа «Вешние грозы», которые вызывают в сознании читателя (исследователя) аналогии с соответствующими заглавиями русской классики («Господа Головлевы» М.Е. Салтыкова-Щедрина, «Обрыв» И.А. Гончарова и «Вешние грозы» И.С. Тургенева). В качестве основных разновидностей реминисценций выделим также цитаты и упоминания.

— Елена Жучкова, Романы А.К. Шеллера-Михайлова 1860 — 80-х годов: Поэтика жанра, 2005

Заглавие «Вешние грозы» (1892) даже в сознании неискушенного читателя вызовет параллели с «Вешними водами» (1872) И.С. Тургенева. Взаимодействие и взаимоотталкивание двух этих произведений является весьма сложным и своеобразным, причем пересечения между авторами возникают прежде всего в интерпретации мотива фатума. В «Вешних грозах» Шеллера, как и в повести Тургенева «Вешние воды», центральной является тема первой любви, а сами влюбленные — Николай и Александра Ивановы — очень молоды и красивы. Сама, если так уместно выразиться, аура «Вешних гроз» напоминает художественную манеру Тургенева. Рассказ открывается датой (что так значимо в тургеневской поэтике) и пейзажем, показанным глазами рассказчика. Используя прием параллелизма, автор уподобляет отношения любящих людей природным явлениям. Такой же прием используется Тургеневым в «Вешних водах», когда с порывом грозы сравнивается внезапно вспыхнувшая любовь Санина к Джемме. Интересно, что само сочетание «вешние воды» Тургенев использует в тексте повести только один раз — в эпиграфе. Обращаясь к исследованию «Древо жизни» А.Н. Афанасьева, мы выявляем древнеславянские истоки восприятия Тургеневым вешних вод как символа обновления и молодости.

— Елена Жучкова, Романы А.К. Шеллера-Михайлова 1860 — 80-х годов: Поэтика жанра, 2005

У Шеллера сочетание «вешние грозы», возникающее по ходу повествования несколько раз и вложенное в уста господина Иванова, наполняется только отрицательной семантикой. Для Иванова гроза — это символ разрушения, беды и смерти. Мысли о неизбежности смерти, о бренности и хрупкости человеческой жизни, о тщетности всех самых возвышенных и прекрасных порывов человека глубоко волновали и Тургенева, однако Шеллер не столько разделяет взгляды своего знаменитого современника, сколько полемизирует с ним. Атмосфера таинственности и трагизма, связанная с образом Иванова и его любовью, постепенно и последовательно развенчивается самим же Ивановым. Оказывается, его горячо любимая красавица-жена Сашенька отравилась из-за рядовых и пустых раздоров между ним и ее матерью — Анной Петровной. Все тайны развеяны автором, словно дым. Вешние грозы отгремели, а человеческой жизни не вернуть. Нельзя утверждать, что Шеллер отрицает таинственную власть стихий в жизни людей, но он уверен в том, что человек способен и должен сам управлять своей жизнью и любовью, собой, наконец. Эта мысль содержится и в последних строках «Вешних гроз».

— Елена Жучкова, Романы А.К. Шеллера-Михайлова 1860 — 80-х годов: Поэтика жанра, 2005

	«Вешние грозы» — повесть русского писателя А.К.Шеллера (Михайлова), посвященная непростым взаимоотношениям в семье. Написанная от лица автора, она рассказывает о семействе Ивановых, живущих в деревне и не склонных к общению с людьми. Над ними витает дух мрачной загадки. Внезапные воспоминания, словно луч света, открывают автору дорогу к прошлому главы фамилии — Николая Иванова.
	— из аннотации к изданию рассказа, 2018 г.

См. также

• Весенняя гроза (Тютчев)
• Весенняя гроза
• Солнце русской поэзии
• Вор
• Элегия (Некрасов)
• По праву памяти
• Я убит подо Ржевом