У этого термина существуют и другие значения, см. Лифт (значения).
Лифт (англ.to lift — поднимать) — разновидность грузоподъёмной машины, предназначенная для вертикального или наклонного перемещения грузов и пассажиров на специальных платформах, передвигающихся по жёстким направляющим. Впервые о лифте писал римский архитекторВитрувий, ссылавшийся, в свою очередь, на Архимеда, который построил подъёмный аппарат, вероятно, ещё в 236 году до н. э.
Первый пассажирский лифт-подъёмник был установлен в Нью-Йорке в 1857 году. Устройство безопасности Отиса в сочетании с использованием стальных каркасов зданий дало возможность строить небоскрёбы.
...внезапно кабина испорченного лифта падала в шахту, сложенную все из того же кирпича. Он находился в лифте и вместе с ним падал в пропасть, хотя в то же время как бы со стороны видел падающий ящик испорченного лифта в пропасти лестничной клетки между третьим и четвертым этажами этого ужасного здания.[1]
Вот уже сто лет люди возводят высотные здания. Их эпоха началась с внедрением в строительство железобетонных конструкций ― этого скелета, без которого любая башня, вознесшаяся к небу, рухнет, как «мать всех башен», что некогда возвели в Вавилоне. С появлением же лифта родилось транспортное средство, в котором можно было в считанные секунды взлететь вверх, под крышу дома, или безбоязненно нырнуть в пропасть шахты, чтобы, как ни в чем не бывало, выйти на улицу. Без этого изобретения люди вряд ли прижились бы внутри каменных гор стометровой высоты, поскольку передвижения по ним были бы очень затруднительны и опасны. Высотные сооружения давно превратились в символы мощи страны.[2]
Лифт. Коридор. Кабинет. Большой стол с телефонами. Один ― через секретаршу ― для всех. Для всех тех, для кого хозяин кабинета всегда либо занят, либо отсутствует. С теми, кому по этому телефону иногда удаётся всё-таки дозвониться, Сергей Сергеевич говорит сквозь зубы, как с швейцаром или лифтёршей. Второй аппарат ― прямой, без секретарши. Этот ― для жены, друзей и приятелей. По этому телефону тон благожелательный: «Алло, да, это я». По третьему аппарату тон исполнительный: «Иванько слушает». Иногда даже хочется сказать «вслушивается». Это «вертушка». По этому телефону кто попало не позвонит.[3]
― Поздравляю! Помните, я вас все утешал, что вы скоро будете дома! Счастливой вам жизни! Радости!
Схватил обе руки.
― В счастливую, свободную жизнь!
Вниз на лифте. Знакомый двор. Машина. И вдруг ливень! Как из ведра! Из голубого неба! На солнце сияет бриллиантами! Грибной дождь! И также вдруг кончился![5]
Слухи о том, что в следственных тюрьмах бьют, в конце концов перестали быть секретом НКВД. Шила в мешке не утаишь! Количество арестов поражало, рождало слухи, наводило на размышления, настораживало… Ленинградцы перестали спать по ночам, в страхе прислушиваясь к шагам на лестнице, к шуму ночного лифта. «Великий вождь всех времен и народов» вынужден был в конце концов выступить с осуждением «некоторых перегибов и беззаконий», допущенных в процессе разоблачения врагов народа.[6]
Я позвонил. И очень скоро пришёл дядя. Он совсем как лифтёр. Тоже весь в коричневое одет, и пуговки золотые. Пришёл и говорит:
― Вам вещи вынести?
Схватил чемодан и понёс. А мы с мамой поехали на лифте. Приехали вниз, а этот дядя с чемоданами уже внизу. Я ему сказал, что мы к бабушке поедем на автобусе.[7]
У каждой машины на носу был приделан значок, похожий на развевающееся по ветру красное знамя.
― Автомобиль ― машина, ― объяснил папа. ― И паровоз ― машина, и лифт ― машина, и троллейбус ― тоже машина. Машинка для стрижки волос ― и то машина. Много человек изобрел разных машин.[8]
Вероятно, в это время сердечный мускул сокращался с перебоями, даже на миг останавливался, и тогда внезапно кабина испорченного лифта падала в шахту, сложенную все из того же кирпича. Он находился в лифте и вместе с ним падал в пропасть, хотя в то же время как бы со стороны видел падающий ящик испорченного лифта в пропасти лестничной клетки между третьим и четвертым этажами этого ужасного здания. Всё вокруг было испорчено, еле держалось, каждый миг грозило обрушиться: падение с обморочной высоты погашенного маяка, некогда нового, прекрасного на фоне летнего моря с итальянскими облаками над горизонтом, а теперь одряхлевшего, с облупившейся штукатуркой и обнаженными кирпичами все того же венозного цвета.[1]
Нажала кнопку, где-то наверху что-то звякнуло, тренькнуло, ― звук утреннего колокольчика в богатом доме, ― через минуту створки разъехались, и она слегка отпрянула, потому что в тесной кабине лифта, ― как дюймовочка в жужжащем цветке популярной игрушки времен ее детства, ― стоял священнослужитель в коричневой рясе и приветливым жестом приглашал ее внутрь. Рядом, на табурете, стояла плетеная корзинка с бумажной и металлической мелочью. Она улыбнулась в ответ, вошла в лифт, и они поехали вверх. Принимая деньги и отрывая билет, молодой человек спросил по-итальянски, хочет ли синьора побыть на колокольне одна или ей нужен гид? Она кротко поблагодарила: синьора предпочитала побыть наверху одна, пока чёрт не принесет кого-нибудь еще из туристов. Он выпустил ее и, держа палец на кнопке, свободной рукой махнул по всем четырем направлениям: там ― Сан-Ладзаро, там ― Сан-Микеле ин Изола, вон там ― Сан-Франческо дель Дезерто… Мурано, Лидо… И вновь она зачарованно следила за легкими взмахами его длинной ладони… и опять подумала о бессмертных руках венецианцев, с первых минут здесь державших ее в поле своей пластической магии. Наконец лифт уехал.[9]
До дома Алены мы добрались за несколько минут. Ожидание лифта, короткий подъем ― и я снова оказался у той самой двери. Я не рассчитывал, что вернусь, я вообще многого не предполагал. Сколько же прошло времени?[10]
И она пошла к Грише одна, буквально на минутку, только отдать пакет. А лифт застрял. Она снова нажала на большую круглую кнопку, уже различимую в полутьме, и услышала всё такое же грубое, теперь уже почти развязное: «Идет уже, счас». Почему же лифт не поехал? Почему тут же погас и даже не подумал отправиться на шестой этаж? Но может, это не лифт, это Бог так говорит ей, что Он против? Что Ему совсем не хочется, чтобы она ехала к Грише. Потому что в этом нет никакого смысла.[11]
Люди как бомбы, ими заполнен склад,
лежат и мучаются в ящиках с замками,
их не откроют, а если заглянут в щель,
тут же взрываются, от взора.
Кислые, как осколки, прыгают по этажам
и умирают в лифте, сложив плечи,
или же как статисты, выпрыгивают из окна,
тысячами фигурантов в сутки.[13]
— Виктор Соснора, «Люди как бомбы, ими заполнен склад...», 2000
Неопытною поступью нетвёрдой
дом нагоню, чей номер: двадцать шесть.
Лифт опознаю и этаж четвёртый.
Осталось вспомнить: для чего я здесь?
— Белла Ахмадулина, «Возвращение» (из сборника «Глубокий обморок»), 1999
