Шилохвость

Селезни и утка шилохвости

Ши́лохвость, обыкновенная шилохвость, шилохвостка, острохвост или (устар.) шилень (лат. Anas acuta) — многочисленная и одна из наиболее распространённых уток в мире. Гнездится на внутренних водоёмах Европы, Азии и Северной Америки. Наиболее обычна на севере — в тундре, лесотундре и северной части тайги, но также встречается в южной тайге, широколиственных лесах, лесостепной и степной зонах. Птица открытых ландшафтов, избегает лесных тенистых водоёмов. Почти везде — перелётная птица, зимует в субтропиках и тропиках.

Самец в брачном наряде имеет контрастное оперение, в котором преобладают серые и каштановые тона, а чёрный и белый цвета не являются доминирующими, как у многих родственных видов. Кроме того, у шилохвости стройное изящное телосложение, и вытянутая шея наряду с длинным игловидным хвостом самца только подчёркивает это обстоятельство. Буроватый пёстрый окрас самки во многом схож с таковым у других уток. Шилохвость быстро летает, легко поднимается с воды без длительного разбега. Хорошо держится на воде, но почти никогда не заныривает полностью, даже в случае опасности. Корм добывает на поверхности и на мелководье со дна водоёмов, опрокидываясь вниз головой.

Шилохвость в определениях и коротких цитатах

	Весною шилохвости прилетают позднее кряковных и сначала летят большими стаями. Полёт их резвее полета крякуш; они чаще машут крыльями и производят свист в воздухе, что происходит от особенного устройства их крыльев, которые не так широки, но длинны.
	— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852

	Осенью я не видывал близко больших стай шилохвостей, но иногда узнавал их по особенному глухому их голосу, похожему на тихое гусиное гоготанье, по полету и по свисту крыльев; стаи всегда летели очень высоко. Еще реже нахаживал я их врассыпную по речкам. Приблизительно можно сказать, что шилохвостей убьешь вдесятеро менее, чем кряковных.
	— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852

	Ежедневно с полудня огромнейшие стада (преимущественно шилохвостей) садятся по берегам озёр (реже на лёд), где кормятся какою-то низкой солянкой. Всё это не далее одной, двух вёрст от нашей палатки. Ежедневно я бью по десятку и более, преимущественно в стаде; стреляю шагов на сто и более в большие кучи.
	— Николай Пржевальский, «От Кульджи за Тянь-Шань и на Лоб-Нор», 1870

	...слышен крик лебедей-кликунов, нежное «трюк-трюк» шилохвостей и непрерывный крик свиязей.
	— Пётр Козлов, «Географический дневник Тибетской экспедиции 1923-1926 гг.», 1925

	Разделяется на 2 чрезвычайно сходные — едва различимые — подвида: Американская шилохвость A. a. tzitzihoa и Евразиатская шилохвость A. acuta acuta.:121
	— Сергей Бутурлин, «Полный определитель птиц СССР» (том второй), 1934

	Шилохвость гнездится от Исландии до Командорских островов, далеко проникая в тундры: на Мурмане, в дельте Печоры, на Ямале...:121
	— Сергей Бутурлин, «Полный определитель птиц СССР» (том второй), 1934

	В смутном свете утра я видел лишь множество уток, а какой они породы ― да чёрт же их разберет. Оказалось, однако, что их Тимофей разбирал отлично. Шилохвостей он называл тонкохвостыми, кряковых почему-то величал только в мужском роде: селезнями.
	— Евгений Дубровский, «Лесной шум», 1935

	Уток было видимо-невидимо, но высоко в небе. Они проносились во всех направлениях, поодиночке, стайками и стаями. Крупные кряквы и маленькие чирки, шилохвостки с приметной закорючкой хвостика, «шушканы».
	— Юрий Нагибин, «Подсадная утка», 1956

Шилохвость в научной и научно-популярной прозе

Anas acuta. Разделяется на 2 чрезвычайно сходные — едва различимые — подвида: Американская шилохвость A. a. tzitzihoa и Евразиатская шилохвость A. acuta acuta. Шилохвость — селезень в полном оперении: вся голова и прилегающая горловая треть шеи землисто- или слегка коричневато-бурые, на боках затылка с неясным металлически блестящим зеленоватым или медно-красным отливом; верхняя сторона шеи черноватая, боковые и нижняя части в основных (задних) двух третях белые, причем белый цвет узкой полосой тянется по бокам шеи до головы; зашеек и передняя часть спины и плечей в мелких волнообразных серых и черных черточках; длинные плечевые черные с беловатыми или сероватыми краями; поясница исчерчена мелко темнобурым и охристым, а верхние кроющие хвоста в черных и бледно-охристых продольных полосах. Зоб, грудь и брюхо белые, на боках и задней части брюха мелко исчерчены темным; подхвостье черное, спереди по бокам его по охристому пятну. Подбой крыла с преобладанием бурого и подмышечные белые, сильно испещрены более или менее густыми бурыми поперечными полосами, или мелкими крапинами, иногда редкими, изредка чисто-белые. Верхние кроющие крыла буровато-серые, зеркало бронзово-золотистое или медно-красное, окаймлено спереди белой полоской с сильным темнорыжим налетом, сзади черной и белой полосой, а изнутри черным и белым. Средняя пара рулевых тонкая и чрезвычайно удлиненная, иногда более 20 см. Утка: верхняя сторона темнобурая с беловатыми или тусклоохристыми краями перьев; голова и шея бледноохристые, рыжеватее наверху головы, и тут, и там с мелкими темными центрами перьев; нижняя сторона грязновато- или серовато-белая с. нерезкими темными пятнышками; кроющие крыла бурые, зеркало без или почти без следов какого-либо металлического отлива, бурое между двумя белыми или рыжеватыми полосками; рулевые перья (далеко невсегда) с косыми светлыми полосками. Молодёжь и селезень летом окрашены как утка, но у селезня зеркало блестящее. Клюв голубовато- или свинцово-серый с черноватым хребтом, ноги тёмно-серые.:121

— Сергей Бутурлин, «Полный определитель птиц СССР» (том второй), 1934

Шилохвость гнездится от Исландии до Командорских островов, далеко проникая в тундры: на Мурмане, в дельте Печоры, на Ямале по меньшей мере до 71° с. ш., а на Енисее за 72,5°, на Боганиде, в дельте Лены и в дельтах Индигирки и Колымы, у мыса Шелагского. Но на островах Ледовитого моря не гнездится, и даже на Колгуеве ни Тревор Бетти, ни Бутурлин ее не нашли. К югу гнездится в южной Испании, юж. Франции, области Дуная, на Украине, в Закавказье, Армении, Туркестане (низовья Сыр-Дарьи), Кашгарии, Зайсанской котловине, Урянхайском крае, юго-западном Забайкалье и Южноуссурийском крае (Ханка). Зимует у берегов западной Европы, в области Средиземного моря, в Крыму, Закавказье, Туркестане, в значительной части Африки, в юго-западной и южной Азии, Китае и Японии.:121

— Сергей Бутурлин, «Полный определитель птиц СССР» (том второй), 1934

Шилохвость в публицистике и документальной прозе

Эта утка поменьше кряковной и склад имеет совсем особенный: телом она несколько тонее и продолговатее, шея у ней гораздо длиннее и тоньше, а также и хвост, особенно у селезня. Утка вся светло-серая, покрыта мелкими крапинками; на крыльях, по правильным перьям, лежат сизо-зеленоватые глянцевитые полоски и больше ничего, а брюшко беловатое. Селезень довольно красив: нос небольшой, почти черного цвета; вся голова, даже на палец пониже затылочной кости, кофейного цвета; от головы вниз, по верхней стороне шеи, идет ремень, сначала тёмный, а потом узорчатый, иссера-сизый, который против крылец соединяется с таким же цветом спины. Все остальные части шеи, зоб и хлупь ― чисто-белые; из-под шеи, по обеим щекам, по кофейному полю идут извилистые полоски почти до ушей; спина светло-сизая или серая узорчатая; на крыльях лежат зеленовато-кофейные, золотистые полосы, сверху обведенные ярко-коричневою, а снизу белою каемочкою; по спинке к хвосту лежат длинные тёмные перья, окаймленные по краям беловатою бахромкою, некоторые из них имеют продольные беловатые полоски; вообще оттенки тёмного и белого цвета очень красивы; верхняя сторона крыльев темновато-пепельная, а нижняя светло-пепельная; такого же цвета верхние хвостовые перья; два из них потемнее и почти в четверть длиною: они складываются одно на другое, очень жестки, торчат, как спица или шило, от чего, без сомнения, эта утка получила свое имя. Подхвостье почти чёрное, ноги темного цвета, но светлее носа. Весною шилохвости прилетают позднее кряковных и сначала летят большими стаями. Полёт их резвее полета крякуш; они чаще машут крыльями и производят свист в воздухе, что происходит от особенного устройства их крыльев, которые не так широки, но длинны. Когда утки разобьются на пары, то шилохвости встречаются гораздо реже, чем другие утиные породы; гнезда их и выводки молодых также попадаются редко, отчего охотник и дорожит ими более, чем кряковными утками. Осенью я не видывал близко больших стай шилохвостей, но иногда узнавал их по особенному глухому их голосу, похожему на тихое гусиное гоготанье, по полету и по свисту крыльев; стаи всегда летели очень высоко. Еще реже нахаживал я их врассыпную по речкам. Приблизительно можно сказать, что шилохвостей убьешь вдесятеро менее, чем кряковных. Это довольно странно, потому что во время весеннего прилета они летят огромными стаями. Во всем прочем, кроме того, что яйца их несколько уже и длиннее яиц кряковной утки, шилохвости в точности имеют все свойства других утиных пород, следственно и стрельба их одна и та же.

— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852

Шилохвость в мемуарах, письмах и дневниковой прозе

Хотя шилохвостей застрелено мною мало сравнительно с другими породами уток, но вот какой диковинный случай был со мной: шел я однажды вниз по речке Берля, от небольшого пруда к другому, гораздо обширнейшему, находившемуся верстах в трех пониже; кучер с дрожками ехал неподалеку за мной. Семь крупных шилохвостей пронеслись высоко мне навстречу; я выстрелил из обоих стволов, но ни одна утка не обратила, по-видимому, никакого внимания на мои выстрелы. Через несколько минут кучер закричал мне, что те же утки летят назад, и точно: видно, что-нибудь помешало им опуститься на маленький пруд, оставленный мною назади, и они возвращались на большой пруд. Утки летели так высоко, что стрелять было невозможно. Я проводил их глазами и продолжал идти по речке. Вдруг кучер мой снова закричал мне, что те же семь шилохвостей опять летят мне навстречу, прибавя, что «видно, и на большом пруду помешали им сесть». Мы оба устремили глаза на летящих еще выше прежнего прямо над нами уток. Вдруг одна из них перевернулась на воздухе, быстро пошла книзу и упала недалеко от меня: это был селезень шилохвость, с переломленною пополам плечною костью правого крыла… Трудно поверить, а дело было точно так. Со всякою другою раной птица может несколько времени летать, но летать с переломленною костью крыла и летать долго ― это просто невозможно. Не было никакого сомнения, что это были те же самые утки, в которых я выстрелил: зоркий кучер мой не выпускал их из глаз. Итак, нельзя иначе объяснить это казусное дело, как предположением, что дробина ударилась в папоротку селезня и надколола плечную кость вдоль, то есть произвела маленькую трещинку в ней, и что, наконец, от усиленного летанья кость переломилась поперек, и птица упала. Я сам понимаю, что многим покажется такое объяснение неудовлетворительным, но другого придумать нельзя. Изумительно также тут стечение обстоятельств: надобно же было сделаться этому перелому в самую ту минуту, когда утки, пролетев несколько верст взад и вперед, в третий раз летели надо мной, так что шилохвость упал почти у моих ног.

— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852

Начинается лёт… Стадо за стадом несётся то справа, то слева, то высоко через голову, так что целые сотни и тысячи чуть не каждую минуту уходят к северу, а число летящих не уменьшается, но всё более и более возрастает. Приближение каждой партии слышно еще издали, так как птицы не летят молча, но беспрестанно кричат, каждая по-своему. И каких не услышишь тут голосов: то крякает утка кряква, то кыркает шилохвость, то свистит косачка, то хрипло пищит чирок, то гогочут самцы больших гусей, ободряя или усталых или давая знать, что нет никакой опасности, или просто от скуки. Ко всему этому присоединяется изредка унылый, монотонный крик лебедя-шипуна или громкий гармонический голос его собрата лебедя-кликуна, услыхав который всегда невольно заслушаешься. Но вот опять загоготали впереди гуси… Высматриваешь осторожно из засадки и видишь, как целое их стадо низко и прямо летит на то место, где стоишь.

— Николай Пржевальский, «Путешествие в Уссурийском крае», 1870

Вслед за этими первыми гонцами, с 8 февраля, начался огромный валовой прилёт уток, собственно двух пород ― шилохвостей и красноносок. 13, 14 февраля. Валом валят утки, в особенности шилохвостки. Появляются и другие виды, но в малом еще количестве, только одних красноносок ― Fuligula rufina ― очень много, хотя всё-таки не столько, сколько шилохвостей. Ежедневно с полудня огромнейшие стада (преимущественно шилохвостей) садятся по берегам озёр (реже на лёд), где кормятся какою-то низкой солянкой. Всё это не далее одной, двух вёрст от нашей палатки. Ежедневно я бью по десятку и более, преимущественно в стаде; стреляю шагов на сто и более в большие кучи. Сегодня убил пять штук на 162 шага, на такое расстояние дробь, хотя и крупная, действует слабо; поэтому убиваются лишь те, которым попадает в крыло, в шею или голову. <...> Из всех этих птиц огромными массами явились только три вида: шилохвости, красноноски и полухи. Всего более было шилохвостей, которые по числу составляли решительно преобладающий вид и встречались на каждом шагу. Остальные из вышепоименованных птиц до конца февраля являлись на Лоб-нор в ограниченном числе. Впрочем, в последней трети этого месяца прилетело довольно много серых гусей, бакланов и уток-свищей Anas penelope <свиязь>. 18 февраля появились даже лысухи.

— Николай Пржевальский, «От Кульджи за Тянь-Шань и на Лоб-Нор», 1870

Несмотря на то что в общем бассейн еще лежит подо льдом, а водные полосы волнуются у берегов и выхода родников, весенняя жизнь бьёт ключом. Прилётные птицы в виде лебедей, гусей, различных уток дают о себе знать не только видом, но и голосами, каждый по-своему. Описывая впечатление от скопления пернатых в одном месте, пишет о том, что из двери палатки видна не только гладь озера, но и прилежащие горы, в особенности красива и горделива гора Бага-богдо, но самое главное ― видно летающих над Орок-нором множество птиц, которые ласкают глаз и радуют сердце, от чего приходишь в большой весенний восторг. «Сейчас, под вечер, ― пишет Елизавета Владимировна, ― слышен крик лебедей-кликунов, нежное «трюк-трюк» шилохвостей и непрерывный крик свиязей. Турпаны летают все время со своим стоном. Аскания ― да и только, но лучше Аскании, ибо из двери палатки открывается беспредельная гладь озера, за которым вздымается белая Бага-богдо. Чудесно, просто чудесно!»

— Пётр Козлов, «Географический дневник Тибетской экспедиции 1923-1926 гг.», 1925

19 Апреля. Ночью что-то было, что? вероятно, дождь, потому что стена снега перед окном сильно осела. На Гремяче десять крякв и пара шилохвостей, с чайками на льду стояла какая-то птица, величиной в чайку, белая с чёрным пятном на груди и на крыльях, голова вся черная, ноги длинные (не кулик ― сорока? и не это ли было в 1-й день, что я назвал утки ― сороки?) При моём приближении шилохвости улетели, как по паркету, отражаясь в нём, будто это у них был менуэт. По краю ручья бегал, попискивая, куличок-песочник.

— Михаил Пришвин, «Дневники», 1927

Шилохвость в беллетристике и художественной прозе

Евсей Стахеевич повел глазами по красному углу, по хазовому концу гостиной, где малиновские покровительницы сияли и блистали шёлком, бронзой, золотом, тяжеловесами и даже алмазами, и еще подумал про себя: «А женский пол наших обществ, цвет и душу собраний, надобно сравнивать только с птицами: женщины так же нарядны, так же казисты, так же нежны, легкоперы, вертлявы и голосисты. Например, вообразим, что это все уточки, и посмотрим, к какому виду этого богатого рода принадлежит каждая: председательша наша ― это кряковая утица, крикуша, дородная, хлебная утка; прокурорша ― это широконоска, цареградская, или так называемая саксонка; вот толстоголовая белоглазая чернеть, а вот чернеть красноголовая; вон докучливая лысуха, которая не стоит и заряда; вон крохаль хохлатый, вон и гоголь, рыженький зобок; вон остроносый нырок, или запросто поганка; вон красный огневик, как жар горит и водится, сказывают, в норах в красной глине; а это свистуха, и нос у нее синий; а вот вертлявая шилохвость!..

— Владимир Даль, «Бедовик», 1839

― И-и, братец ты мой! ― воскликнул Ивашка. ― Так безмерно хорошо, что и сказать не можно. А наутро в субботу, как ходили мы тешиться с челигами в Шатилове (Шатиловым называл он, Шатильон), так погнал Гамаюн, да осадил в одном конце два гнезда шилохвостей да полтретья гнезда чирят; а вдругорядь погнал, так понеслось одно утя-шилохвост, побежало к роще наутёк, увалиться хотело от славной кречета Гамаюна добычи, а он-то, сердечный, как её мякнет по шее, так она десятью разами перекинулась, да ушла пеша в воду опять. Хотели по ней стрелять, чаяли, что худо заразил, а он её так заразил, что кишки вон, ― поплавала немножко, да побежала на берег, а Гамаюн-от и сел на ней! Выразительными движениями, так что лошадь под ним шарахалась, показывал Ивашка, как он ее «мякнул» и как «заразил». ― Да, ― молвил с важностью Ушак, любитель книжного витийства, ― зело потеха сия полевая утешает сердца печальные; угодна и хвальна кречатья добыча, красносмотрителен же и радостен высокого сокола лёт!

— Дмитрий Мережковский, «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи», 1901

Около манчуков кружились, плавали, неслись мимо, возвращались табуны уток. В смутном свете утра я видел лишь множество уток, а какой они породы ― да чёрт же их разберет. Оказалось, однако, что их Тимофей разбирал отлично. Шилохвостей он называл тонкохвостыми, кряковых почему-то величал только в мужском роде: селезнями. Я проверял в бинокль и ругался: вот каменная дубина шестидесяти лет! Я палил, не разбирая, часто мимо, и все-таки очень скоро груда уток выросла посредине нашего челнока. Тогда я стал заказывать. ― Чернеди больше не нужно, Тимофей. Широконоски? Пожалуй. Ты мне чирков подавай! Тимофей «подавал», и маленькие уточки, никогда не пахнущие рыбой, завершили чудовищную добычу. Чернедь валила тучами, но и благородных уток можно было настрелять хоть вагон. К чему? Я ограничился двумя мешками. ― Ну, как, ничего, летят у нас утчонки? ― посмеивались пригласившие меня охотники.

— Евгений Дубровский, «Лесной шум», 1935

Первый охотничий вечер не принес мне удачи. Уток было видимо-невидимо, но высоко в небе. Они проносились во всех направлениях, поодиночке, стайками и стаями. Крупные кряквы и маленькие чирки, шилохвостки с приметной закорючкой хвостика, «шушканы». Но все они были далеко за пределами выстрела. Наверное, их распугали на утренней зорьке. До боли в глазах глядел я из своего шалаша на темную, холодную, рябистую воду, на которой мерно покачивалась моя подсадная и подпрыгивали чучела. <...> Покончив с этим, он взял костыли и единым махом перебросил на берег свое тело. ― Анатолий Иванович, вот что, друг, ― сказал Андреев, ― ты не думай, я твои потери возмещу. Говори: сколько? Спокойное, в красноватом загаре лицо егеря не изменилось. Только белые залысины затекли розовым, став одного тона с лицом. ― Семь рублей, ― ответил он. ― Я серьезно спрашиваю. ― А я серьезно говорю. Сейчас на базаре матерые идут по семь рублей, чирки по четыре ― четыре пятьдесят, а шилохвостки того дешевле. Андреев пожал плечами. ― Как знаешь… Анатолий Иванович взял мёртвую Хохлатку за шею и протянул её Андрееву.

— Юрий Нагибин, «Подсадная утка», 1956

Лёгкий весенний ветерок дул в лицо, и Алмаз неутомимо, точно маятник, шел впереди меня справа налево и обратно. Он прочесывал своей «фирменной гребенкой» все заросли с такой тщательностью, что мне приходилось его подзывать и удерживать, чтобы отдохнул. Вначале где-то слева слышались плеск воды, рокот моторной лодки и оклики охотников, собирающихся домой (я еще подумал, что пора и мне подтягиваться к железнодорожной насыпи), но потом все смолкло. За какие-то минуты Алмаз принёс вначале одну шилохвость, а затем и вторую. Я трепетал от радости и не заметил, что небо полностью затянулось, ветерок утих и пошел тихий тёплый дождик. Пока я прятал в рюкзачке трофеи Алмаза, он опять убежал, я даже не заметил когда, в пяти шагах ничего не было видно. Я прислушался: ни окликов, ни плеска воды ― ничего.

— Виктор Слипенчук, «Зинзивер», 1996

Шилохвость в стихах и песнях

	Вдосталь пил ты, вдоволь ел, Да поманил крупой причал. Дармовщинки захотел, Да пожадничал. Так не проси о милости, От неё не больно мне, Я ведь, милый, шилохвость, Утка вольная. Вот такие вот дела, Хочу милую-казню, — Говорила-молвила Утка селезню.
	— Александр Розенбаум, «Шилохвость», 1983

См. также

• Утка
• Крохаль
• Чирок
• Нырок
• Чернеть
• Гоголь
• Кряква
• Гусь лапчатый
• Гусь
• Газетная утка
• Белая ворона
• Проблема курицы и яйца