Герман (Вернер)/ДО

Герман
авторъ Элизабет Вернер, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: нем. Hermann, опубл.: 1879. — Источникъ: az.lib.ru • Издание А. А. Каспари, Санкт-Петербург, 1913.

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ Э. ВЕРНЕРЪ Томъ второй. Изданіе А. А. Каспари. С.-ПЕТЕРБУРГЪ. Издательство А. А. Каспари, Литовская ул., собственн. домъ, № 114. ГЕРМАНЪ. Повѣсть.

I.

— Скажите ради Бога, докторъ, въ чемъ дѣло?

— Весь городъ уже говоритъ объ этомъ, а намъ ничего неизвѣстно!

— Докторъ, мы это не можемъ допуститъ, это совершенно невозможно!

Всѣ эти фразы были обращены къ пожилому господину, стоявшему посрединѣ большой комнаты.

— Можете ли вы это допустить или не можете, а фактъ остается фактомъ, — сухо отвѣтилъ онъ, — Въ кассѣ нехватаетъ двадцати тысячъ талеровъ, а казначей Брандъ застрѣлился сегодня утромъ. Несомнѣнно между двумя этими событіями существуетъ какая-то связь.

Служащіе государственнаго казначейства не могли работать отъ волненія и, окруживъ доктора, смотрѣли на него съ тревогой и испугомъ.

— Неужели это — правда? — воскликнулъ одинъ изъ наиболѣе крупныхъ служащихъ. — Говорятъ, что Брандъ застрѣлился въ квартирѣ графа Арнау.

— Да, въ его кабинетѣ! — подтвердилъ докторъ, — Графъ уже давно подозрѣвалъ Бранда и потому вызвалъ его къ себѣ сегодня утромъ. Онъ прямо бросилъ ему въ лицо обвиненіе. Брандъ сначала отпирался, но въ концѣ концовъ принужденъ былъ сознаться въ своей винѣ и началъ просить графа не губить его. Его сіятельство конечно отказался скрыть это преступленіе; тогда казначей выхватилъ приготовленный заранѣе револьверъ и застрѣлился на глазахъ графа.

— Вы слышали это отъ самого графа? — спросилъ начальникъ одного изъ отдѣленій.

— Да, изъ его собственныхъ устъ!

— Вотъ какъ! — какимъ-то особеннымъ тономъ воскликнулъ начальникъ отдѣленія.

— Что вы хотите этимъ оказать? — опросилъ докторъ.

— Ничего особеннаго, я только не могу себѣ представить, чтобы нашъ казначей оказался мошенникомъ. Брандъ былъ самымъ аккуратнымъ, самымъ добросовѣстнымъ служащимъ, онъ не допускалъ ни малѣйшей неточности въ денежныхъ отчетахъ.

— Поэтому можете судить, какъ наружность бываетъ обманчива. Подъ личиной неподкупной честности скрывались мошенническія продѣлки.

— Нѣтъ, этого не можетъ быть, — настаивалъ старый служащій, — я готовъ скорѣе заподозрѣть кого угодно, только не Бранда. Развѣ доказано, что именно онъ…

— Я вѣдь не судебный слѣдователь, любезнѣйшій Вейсъ, — нетерпѣливо прервалъ его докторъ. — Слѣдствіе выяснитъ потомъ это дѣло, а пока бумаги покойнаго опечатаны и переданы графу Арнау на храненіе. Однако мнѣ пора идти къ графинѣ.

— Бѣдная женщина! — вмѣшался въ разговоръ пожилой чиновникъ. — Какъ ея здоровье?

— Плохо, какъ и слѣдовало ожидать, — отвѣтилъ докторъ, — А теперь еще и этотъ случай! Такой ужасъ въ состояніи разстроитъ самаго здороваго человѣка, а на чахоточнаго, да еще въ послѣдней степени болѣзни, можетъ оказать гибельное дѣйствіе. До свиданья, господа!..

Докторъ взялъ шляпу и, слегка поклонившись, вышелъ изъ зданія казначейства.

Роскошная квартира графа Арнау находилась недалеко отъ казначейства. Въ большой гостиной сидѣли двѣ дамы: графиня Арнау и ея мать, генеральша фонъ Штернфельдъ, пріѣхавшая изъ своего имѣнія погостить къ дочери. Никто бы не принялъ этихъ двухъ женщинъ за мать и дочь — такъ мало сходства было между ними. Генеральшѣ на видъ было около пятидесяти лѣтъ; это была величественная, хотя и не очень высокая, дама съ энергичными, крупными чертами лица и гордыми, властными манерами. Въ ней было очень мало женственности; видно было, что она привыкла повелѣвать въ томъ кругу, въ которомъ вращалась. Графиня наоборотъ была очень нѣжная, хрупкая женщина съ кроткимъ лицомъ и мягкимъ, тихимъ голосомъ.

Дамы говорили объ ужасномъ событіи, происшедшемъ утромъ. Генеральша пріѣхала лишь четверть часа тому назадъ, и теперь ея дочь взволнованно разсказывала ей о самоубійствѣ казначея. На глазахъ графини сверкали слезы, а на щекахъ горѣли два яркихъ, красныхъ пятна. Генеральша обладала повидимому болѣе крѣпкими нервами, чѣмъ ея дочь; разсказъ графини произвелъ на почтенную даму мало впечатлѣнія; ее больше всего задѣло то обстоятельство, что вся эта страшная драма произошла въ квартирѣ графа.

— Надѣюсь, что тебѣ сообщили не сразу эту пріятную новость, а исподволь подготовили тебя? — спросила она графиню.

— Нѣтъ, мама, это было невозможно, — тихо отвѣтила малодая женщина, покачавъ головой, — я услышала выстрѣлъ въ кабинетѣ мужа и бросилась туда. Когда я подошла къ двери, Адальбертъ какъ разъ выходилъ изъ комнаты, чтобы позвать людей на помощь…

— И прошелъ мимо, предоставивъ тебѣ возможность видѣть самоубійцу, — прервала генеральша, — Нельзя сказать, чтобы это было очень осторожно со стороны твоего мужа. Такая картина врядъ ли могла подѣйствовать благотворно на твои больные нервы.

— Ахъ, мама, Адальбертъ и самъ былъ очень разстроенъ, — возразила графиня, — я его еще никогда не видала въ такомъ состояніи. Онъ совершенно не владѣлъ собою. И я вполнѣ понимаю мужа. Вѣдь онъ былъ невольной причиной, заставившей несчастнаго Бранда наложитъ на себя руки.

— Твой мужъ лишь исполнилъ свою обязанность, — рѣшительнымъ тономъ заявила генеральша, — а мошенникъ потерпѣлъ заслуженное наказаніе. Онъ по крайней мѣрѣ избавилъ себя отъ позора, который навлекъ своимъ поведеніемъ.

— Но онъ оставилъ семью, — замѣтила графиня, — жену и ребенка нѣсколькихъ мѣсяцевъ, кажется, дѣвочку.

— Конечно это очень грустно для нихъ, но во всякомъ случаѣ лучше, чѣмъ сознавать, что мужъ или отецъ сидитъ въ тюрьмѣ за мошенничество. Не принимай такъ близко къ сердцу этого случая, Оттилія; увѣряю тебя, что онъ далеко не единственный; очень часто растрата чужихъ денегъ ведетъ къ самоубійству. Если у человѣка имѣется хоть малѣйшій характеръ, онъ всегда предпочтетъ смерть позору, разъ его преступленіе перестало быть тайной.

Графиня глубоко вздохнула. Она не умѣла такъ здраво смотрѣть на вещи, какъ ея матъ, и не могла забыть страшную драму, разыгравшуюся почти на ея глазахъ.

— Гдѣ же Адальбертъ? — спросила вдругъ генеральша.

— Я его не видѣла. Онъ присутствуетъ при опечатаніи бумагъ покойнаго вмѣстѣ со слѣдственными властями.

— А Германъ? Почему онъ сегодня не встрѣтилъ меня, какъ дѣлаетъ обыкновенно?

Прежде чѣмъ графиня успѣла отвѣтить, складки портьеры зашевелились и у дверей показался мальчикъ лѣтъ восьми. Maленькаго графа Арнау нельзя было назвать красивымъ ребенкомъ; онъ мало походилъ на матъ, но своимъ крѣпкимъ тѣлосложеніемъ, острыми свѣтлыми глазами и высокимъ умнымъ лбомъ очень напоминалъ свою бабушку. Мальчикъ былъ блѣденъ и необычайно серьезенъ. Онъ не бросился по обыкновенію стремглавъ къ генеральшѣ, а медленно прошелъ по комнатѣ и молча, подойдя къ бабушкѣ, обнялъ ее.

— Какъ, Германъ, ты былъ въ сосѣдней комнатѣ и не показывался до сихъ поръ? — удивленно спросила генеральша.. — Что это означаетъ? Съ какого это времени ты прячешься за занавѣсы и подслушиваешь чужіе разговоры?

Замѣчаніе, сдѣланное бабушкой, произвело необыкновенное впечатлѣніе на мальчика. Онъ вздрогнулъ при послѣднемъ вопросѣ, и яркая краска залила его блѣдное личико. Онъ посмотрѣлъ на генеральшу такими встревоженными глазами, что та невольно смягчилась.

— Что съ тобою сегодня, дитя мое? — воскликнула она. — Ты какъ будто боишься чего-то?

— Онъ, бѣдный, тоже испугался, — отвѣтила за сына графиня. — Онъ вдругъ очутился въ кабинетѣ рядомъ со мною и тоже видѣлъ эту ужасную картину. Ты вѣрно услышалъ выстрѣлъ изъ своей комнаты, Германъ, и поспѣшилъ пойти вслѣдъ за мною въ папинъ кабинетъ, не правда ли?

Мальчикъ ничего не отвѣтилъ. Онъ спряталъ лицо на плечо бабушки, и генеральша чувствовала, какъ все его маленькое тѣло дрожитъ въ ея объятьяхъ. Бабушкѣ не понравилась чрезмѣрная чувствительность внука. Она приподняла его голову и строго сказала:

— Вотъ ужъ этого я не ожидала отъ тебя, Германъ! Вполнѣ естественно, что твоя слабая больная мама такъ сильно разстроена этой печальной исторіей, но я не понимаю, какъ можешь ты, крѣпкій, здоровый мальчикъ, будущій мужчина, дрожать отъ того, что услышалъ выстрѣлъ и увидѣлъ трупъ! Я никакъ не ожидала, что ты — такой слабый трусишка!

Упрекъ генеральши повидимому сильно задѣлъ самолюбіе мальчика.. Въ его глазахъ исчезло выраженіе испуга, онъ гордо поднялъ голову и собрался возразить бабушкѣ, но, взглянувъ на мать, вдругъ остановился. Губы его маленькаго рта крѣпко сжались, какъ бы показывая, что не вымолвитъ ни одного слова; на лицѣ появилось рѣшительное, замкнутое выраженіе, сдѣлавшее Германа еще болѣе похожимъ на генеральшу; онъ снова опустилъ голову и рѣшилъ молча слушать выговоръ.

Бабушка неодобрительно посмотрѣла на внука; она собиралась выразить дальнѣйшее удивленіе по поводу загадочнаго поведенія мальчика, но вошедшій лакей доложилъ о приходѣ доктора. Графиня, стараясь казаться предъ матерью совершенно здоровой, со спокойнымъ, добрымъ видомъ поднялась со своего мѣста и вышла въ сосѣднюю комнату. Визитъ доктора продолжался не болѣе десяти минутъ, послѣ чего молодая женщина снова вернулась въ гостиную.

Генеральша сидѣла на томъ же диванѣ и низко склонила голову къ Герману, который стоялъ на колѣнахъ возлѣ нея, охвативъ руками ея шею. При входѣ графини бабушка и внукъ вздрогнули. Генеральша прикрыла рукою ротъ мальчика и, поднявъ голову, медленно повернулась въ сторону дочери.

— Ради Бога, мама, что съ тобою? — испуганно спросила Оттилія.

Лицо генеральши было смертельно блѣдно; она хотѣла успокоитъ дочь, но дрожащія губы но могли вымолвитъ ни слова; вмѣсто всякаго отвѣта она молча махнула рукой.

Графиня подошла къ звонку и тревожно проговорила:

— Я сейчасъ позову горничную, она…

— Не надо, не надо никого, — остановила генеральша свою дочь, съ трудомъ овладѣвая голосомъ, — это пройдетъ; у меня вдругъ закружилась голова, теперь мнѣ гораздо лучше! — прибавила она все еще дрожащими губами.

Оттилія знала, какимъ крѣпкимъ здоровьемъ обладаетъ ея мать, поэтому внезапный припадокъ головокруженія особенно испугалъ ее.

— Можетъ быть, ты хочешь пройти въ свою комнату? — озабоченно спросила она. — Долгое путешествіе повидимому утомило тебя. Останься здѣсь, Германъ, ты видишь, что бабушка больна.

Генеральша какимъ-то судорожнымъ движеніемъ прижала мальчика къ себѣ и быстро проговорила:

— Нѣтъ, нѣтъ, Германъ пойдетъ со мною. Я хочу, чтобы онъ не оставлялъ меня. Успокойся, Оттилія!.. увѣряю тебя, мое головокруженіе уже прошло. Во всякомъ случаѣ ты сама больше нуждаешъся въ отдыхѣ, чѣмъ я. Германъ своей болтовней утомитъ тебя.

Заявленіе матери было такъ рѣшительно, что графиня не рѣшилась протестовать; вообще она не привыкла противорѣчьи, ей, и на этотъ разъ молча подчинилась, хотя и не могла отдѣлаться отъ какой-то смутной тревоги.

Въ теченіе этого злополучнаго дня произошло много загадочнаго, непонятнаго для молодой графини. Генеральша, ссылаясь на нездоровье, не вышла къ обѣду, но наотрѣзъ отказалась принять врача. Сейчасъ же послѣ обѣда она пригласила къ себѣ зятя на нѣсколько минутъ. Графъ, очень разстроенный всѣмъ происшедшимъ въ этотъ день, съ видимымъ неудовольствіемъ отнесся къ приглашенію тещи, но тѣмъ не менѣе пошелъ къ ней и, къ величайшему удивленію Оттиліи, просидѣлъ тамъ болѣе, часа. Онъ не сообщилъ женѣ, ни слова изъ происходившей между ними бесѣды; графиня видѣла лишь, что не только двери изъ комнаты матери были заперты на ключъ, но даже и двери прилегающаго къ ней будуара. Результатомъ этого таинственнаго разговора было то, что генеральша объявила дочери, что на другой же день уѣзжаетъ къ себѣ домой и беретъ съ собою внука, котораго ни на шагъ не отпускала отъ себя.

— Тебѣ нужно хорошенько отдохнуть отъ пережитыхъ волненій, — сказала она Оттиліи, — а Германъ — слишкомъ живой ребенокъ и будетъ утомлять тебя.

Графъ всецѣло присоединился къ мнѣнію своей тещи; но молодая женщина горячо протестовала противъ этого. Мать и мужъ хотѣли отнять у нея единственнаго горячо любимаго сына, служившаго для нея утѣшеніемъ въ тяжелые дни болѣзни. Однако на этотъ разъ и генеральша, и графъ, обыкновенно старавшіеся ничѣмъ не огорчатъ больной, оказались неуступчивыми и съ непонятной для Оттиліи жестокостью не обращали вниманія на ея просьбу оставить Германа дома. Въ концѣ концовъ графинѣ пришлось подчиниться ихъ желанію.

На слѣдующее утро дорожная карета стояла у подъѣзда. Оттилія никакъ не могла разстаться съ мальчикомъ. Заливаясь слезами, она душила его въ своихъ объятьяхъ; но Германъ проявлялъ необычайное присутствіе духа. Онъ съ трудомъ подавлялъ рыданія, отъ котораго по временамъ судорожно вздрагивало его тѣло, но не проронилъ ни одной слезы; онъ молча отвѣчалъ на ласки матери, стараясь не выдавать внутренняго волненія; только его лицо поражало своей блѣдностью. Наконецъ графъ почти насильно вырвалъ сына изъ рукъ жены. Онъ отвелъ мальчика къ бабушкѣ и наклонился къ нему, чтобы поцѣловать его на прощанье. Германъ съ ужасомъ отшатнулся отъ отца. Въ этомъ движеніи было столько непріязненнаго чувства къ графу, что тотъ не могъ не замѣтить того отвращенія, которое онъ внушалъ своему сыну. Густая краска залила лицо Адальберта; не говоря ни слова, онъ схватилъ обѣ руки сына и подъ видомъ ласки насильно притянулъ его къ себѣ. Германъ не сопротивлялся; онъ чувствовалъ сильную боль въ рукахъ отъ сердитаго пожатія графа, но ни однимъ звукомъ не выразилъ своего страданія. Онъ крѣпко стиснулъ зубы и съ выраженіемъ такой глубокой ненависти взглянулъ на отца, что тотъ внезапно выпустилъ руки мальчика и оттолкнулъ отъ себя, причемъ съ нескрываемой злобой посмотрѣлъ на Германа.

Генеральша охватила рукой плечи мальчика, какъ бы защищая его, и укоризненно воскликнула:

— Адальбертъ!

Графъ быстро отвернулся. Вся эта сцена длилась лишь нѣсколько секундъ и никѣмъ не была замѣчена. Графиня лежала на кушеткѣ, горько рыдая.

— Успокойся, Оттилія, — обратился къ ней графъ съ вынужденной улыбкой, — мы передаемъ Германа въ надежныя руки: бабушка сумѣетъ уберечь его отъ всякаго зла.

Эти слова были произнесены такимъ тономъ, что генеральша вспыхнула, какъ бы отъ внезапнаго оскорбленія.

— Да не тревожьтесь ни о чемъ, Адальбертъ, — холодно замѣтила рпа, — я сумѣю постоять за того, кого беру подъ свое покровительство.

Черезъ нѣсколько минутъ бабушка и Германъ сидѣли въ каретѣ. Графъ, провожавшій тещу до экипажа, закрылъ дверцу кареты и отошелъ. Въ окнѣ показалось заплаканное лицо Оттиліи, махавшей платкомъ въ видѣ прощальнаго привѣтствія. Когда карета выѣхала изъ ворогъ, генеральша вздохнула съ облегченіемъ и прижала къ себѣ Германа съ такимъ чувствомъ, точно вырвала его изъ большой опасности. Мальчикъ опустилъ голову на плечо бабушки и горько заплакалъ.

Преступленіе и самоубійство казначея взволновали весь маленькій городокъ, тѣмъ болѣе что всѣ, знавшіе Бранда, никакъ не могли допустить, что онъ способенъ на такую вещь. Кого угодно можно было скорѣе заподозрить, чѣмъ педантично аккуратнаго, необыкновенно добросовѣстнаго казначея. Его требовательность къ себѣ и своимъ сослуживцамъ была такъ велика, что у него явились враги среди его подчиненныхъ; тѣмъ не менѣе даже эти враги не могли не уважать его и никто изъ нихъ не повѣрилъ бы, что Брандъ можетъ быть мошенникомъ. Однако сомнѣній на этотъ счетъ не могло быть. Онъ самъ сознался графу Арнау въ своемъ преступленіи, и наконецъ его самоубійство было убѣдительнѣе всякихъ словъ. Одно казалось непонятнымъ — куда дѣвались исчезнувшія деньги? Ихъ сумма, была такъ значительна., что казначей не могъ истратить ее, не возбудивъ подозрѣнія среди окружающихъ. Слѣдствіе тоже не могло добыть ничего новаго. Графъ Арнау показалъ слѣдующее: казначей выдавалъ ему ежемѣсячно крупную сумму денегъ для нуждъ великогерцогскаго двора. Деньги доставлялись съ необыкновенной точностью, въ разъ навсегда установленные сроки. Въ послѣдній мѣсяцъ Брандъ задержалъ платежъ подъ какимъ-то благовиднымъ предлогомъ. Графъ Арнау прождалъ цѣлую недѣлю спокойно, а затѣмъ въ его душу закралось подозрѣніе, которое еще болѣе усилилось, когда онъ узналъ случайно, что казначей получилъ отпускъ и собирается уѣхать вслѣдствіе какихъ-то семейныхъ обстоятельствъ.

Не долго думая, графъ пригласилъ Бранда къ себѣ на квартиру для частнаго разговора. Убѣдившись въ виновности казначея, онъ пригрозилъ ему, что назначитъ немедленно тщательную ревизію кассы, чѣмъ и заставилъ Бранда сознаться въ своемъ преступленіи. Увидѣвъ, что онъ не можетъ расчитывать на снисхожденіе своего начальника, казначей досталъ изъ кармана приготовленный заранѣе револьверъ и застрѣлился тутъ же на его глазахъ, въ его собственномъ кабинетѣ.

Графъ Арнау ревностно помогалъ слѣдственнымъ властямъ. Онъ лично просматривалъ каждую бумагу покойнаго казначея, хотя это и не входило въ кругъ его обязанностей. Всѣ объясняли этотъ исключительный интересъ графа къ дѣлу Бранда тѣмъ, что онъ чувствуетъ себя нѣсколько виноватымъ. Если бы онъ раньше потребовалъ отчета у казначея, то, можетъ быть, Брандъ не успѣлъ бы скрыть деньги. Однако ни усердіе графа, ни добросовѣстность слѣдствія, ни ревностные труды полиціи не привели ни къ какимъ результатамъ. Деньги исчезли безслѣдно — очевидно казначей препроводилъ ихъ въ надежное мѣсто. Самъ онъ, несомнѣнно, собирался уѣхать раньше, чѣмъ обнаружится растрата, и съ этой цѣлью взялъ отпускъ. Въ его квартирѣ стояли уже дорожные сундуки, все было готово къ отъѣзду, но судьба рѣшила иначе.

Графъ Арнау подтвердилъ присягой свои показанія, занесенныя въ протоколъ, и темъ дѣло и окончилось. Самоубійцу похоронили, а его вдова съ маленькой дочерью навсегда покинули тотъ городъ, гдѣ ихъ имя было заклеймено печатью позора. Маленькое состояніе, которое Брандъ внесъ въ казначейство ввидѣ залога, было удержано на покрытіе растраты, хотя оно равнялось лишь незначительной части исчезнувшихъ денегъ. Вся эта драма интересовала еще нѣкоторое время маленькую столицу герцогства, но вскорѣ о ней позабыли.

II.

— Пожалуйста, Евгеній, прими наконецъ какое нибудь рѣшеніе. Твои вѣчныя сомнѣнія и колебанія доведутъ тебя до гибели.

Молодой человѣкъ, къ которому были обращены эти слова, медленно поднялъ голову.

— Я хотѣлъ бы, чтобы ты самъ очутился въ моемъ положеніи, — съ горечью отвѣтилъ онъ, — тогда ты видѣлъ бы, какъ трудно выдти изъ него.

— Я ни минуты не сталъ бы колебаться. Подумай — съ одной стороны — вся твоя будущность; а съ другой — давно остывшее юношеское увлеченіе. Неужели же изъ-за этого бывшаго увлеченія жертвовать всей своей жизнью? По-моему, это — полнѣйшій абсурдъ.

— Если даже мой отказъ разобьетъ сердце дѣвушки?

— Господи, не смотри ты такъ трагически на вещи! «Разбитыя сердца», «жертвы несчастной любви» фигурируютъ только въ романахъ, въ жизни же ихъ нѣтъ. Такая простая дѣвушка, какъ твоя невѣста, никоимъ образомъ не подходитъ къ типу несчастной героини романа. Она конечно поплачетъ немного, а затѣмъ скоро утѣшится и выйдетъ замужъ за какого нибудь мѣстнаго обывателя, съ которымъ будетъ навѣрно счастливѣе, чѣмъ съ тобою.

— Замолчи, Германъ, — недовольнымъ тономъ воскликнулъ Евгеній, — ты не знаешь Гертруды и потому говоришь такъ.

— Возможно, — согласился Германъ, — хотя я прекрасно представляю себѣ ту среду, въ которой она вращается. Мнѣ крайне антипатично это узкое, мелкое мѣщанство и, если какой нибудь представитель этого мѣщанства стремится втянуть въ свое болото человѣка другого круга, я прямо ненавижу его.

Евгеній ничего не возразилъ на слова друга. Онъ вскочилъ со своего мѣста и, подойдя къ окну, взглянулъ на роскошную зелень парка, разстилавшагося предъ нимъ во всей своей іюньской красѣ. На солнцѣ сверкали, какъ брилліанты, капли росы въ травѣ, которая въ такой ранній часъ не успѣла еще высохнуть. Лучи солнца пробрались и въ этотъ старинный полуразрушенный павильонъ, украшенный картинами и позолоченной мебелью, покрытой тяжелой матеріей съ крупными поблекшими цвѣтами, которая была въ модѣ въ давно прошедшія времена.

Стоявшій у окна Евгеній былъ высокій, стройный молодой человѣкъ. Черты его лица не отличались правильностью, но были такъ привлекательны, что невольно обращали на себя вниманіе каждаго. Большіе темные глаза съ мечтательнымъ выраженіемъ производили чарующее впечатлѣніе, а густые черные волосы, падавшіе локонами на его тонкій лобъ, придавали еще болѣе интереса всей его внѣшности.

Далеко не такъ привлекателенъ былъ товарищъ Евгенія, Германъ. Онъ былъ меньше ростомъ и шире въ плечахъ. Если бы не его прекрасный высокій лобъ и умные сѣрые, проницательные глаза, холодно смотрѣвшіе изъ-подъ длинныхъ черныхъ рѣсницъ, его можно было бы назвалъ даже некрасивымъ. Эти холодные, строгіе глаза и ироническая улыбка на губахъ дѣлали Германа гораздо старше его двадцати пяти лѣтъ. Молодой человѣкъ, сидя въ креслѣ, говорилъ очень спокойнымъ, почти равнодушнымъ тономъ съ нервно-возбужденнымъ Евгеніемъ. Несмотря на небрежныя манеры, въ осанкѣ Германа чувствовалось высокое происхожденіе — въ каждомъ его жестѣ, въ тонѣ голоса ярко выражались его аристократическая кровь, привычка вращаться въ лучшихъ слояхъ общества, чего совершенно недоставало Евгенію.

Въ павильонѣ нѣкоторое время царила полнѣйшая тишина.

— А какъ обстоятъ твои дѣла съ Антониной? — вдругъ нарушилъ эту тишину Германъ.

Евгеній вмѣсто отвѣта глубоко вздохнулъ и съ видомъ отчаянія махнулъ рукой.

— Ты вѣдь любишь мою кузину? — снова спросилъ Германъ.

— Я боготворю ее! — страстно воскликнулъ Евгеній.

— А она, кажется, очень благосклонно принимаетъ твое поклоненіе. Однако что же будетъ дальше? Неужели ты думаешь, что гордая Тони потерпитъ соперницу въ лицѣ какой-то мѣщанской дѣвицы? Берегись, если она, рано или поздно, узнаетъ о твоемъ романѣ съ Гертрудой. Тогда конецъ всѣмъ твоимъ надеждамъ.

— Надеждамъ! — мрачно повторилъ Евгеній. — Развѣ я могу на что нибудь надѣяться? Развѣ графиня Арнау согласится отдать свою руку человѣку безъ титула, безъ состоянія, простому художнику, не имѣющему даже имени?

— Ну, если ты самъ этого не знаешь, то конечно и я не могу сказать тебѣ ничего опредѣленнаго, — съ насмѣшливой улыбкой отвѣтилъ Германъ, — Мнѣ только кажется, что тебѣ хорошо извѣстно, каковы твои шансы у моей кузины, и тебѣ не грозитъ опасность отказа. Во всякомъ случаѣ ты долженъ на что нибудь рѣшиться. Что ты предполагаешь дѣлать?

— Не мучь меня своими вопросами, Германъ! — съ отчаяніемъ воскликнулъ Евгеній, бросаясь въ кресло. — Ты видишь, я безпомощенъ. Укажи мнѣ, какъ мнѣ выбраться изъ этого лабиринта.

— Единственный выходъ лежитъ прямо предъ тобою. Будь мужчиной и дѣйствуй энергично; разорви цѣпи, сковывающія тебя! ты обязанъ сдѣлать это ради своей будущности, ради Антонины, иначе твоя любовь является для нея оскорбленіемъ. Когда ты освободишься отъ своихъ узъ, поѣзжай со мною въ Италію. Это путешествіе необходимо для твоего усовершенствованія въ живописи. Если у тебя не хватитъ на путешествіе средствъ, мои деньги къ твоимъ услугамъ. Рѣшай скорѣе!

Германъ говорилъ повелительнымъ тономъ, не допускающимъ возраженій, но его слова не оказали должнаго дѣйствія на художника.

— Ты совершенно правъ, — съ тоской сказалъ Евгеній, сжимая руки, — все это я сознаю, но не могу принятъ предлагаемый тобою выходъ. Брани меня, называй трусомъ, дѣлай со мною, что хочешь, но я не могу причинить горе Гертрудѣ, не могу допустить, чтобы она страдала по моей милости.

Германъ съ видомъ нетерпѣнія вскочилъ съ. кресла и, оттолкнувъ его ногой, воскликнулъ:

— Хорошо же! если ты самъ не въ состояніи дѣйствовать, то я беру это дѣло на себя. Кстати и Антонина идетъ какъ разъ въ павильонъ.

— Что ты хочешь дѣлать? — испуганно воскликнулъ Евгеній.

— Разрѣшить задачу, которая тебѣ не по силамъ! Здравствуй, милая Тони, какъ ты себя чувствуешь?

Евгеній хотѣлъ проситъ друга отказаться отъ задуманнаго плана, который онъ почти предугадывалъ, но было уже поздно: на порогѣ стояла молодая графиня Арнау.

При первомъ взглядѣ на Антонину, легко было понятъ, что ею можно было увлечься до безумія. Въ ея тонкой, стройной фигурѣ была какая-то поэтическая прелесть. На блѣдно-матовомъ лицѣ горѣли, точно звѣзды, темные блестящіе глаза. Черные локоны, причесанные искусной рукой, живописно спускались на воротникъ бѣлаго вышитаго платья. Въ граціозныхъ манерахъ графини сквозило нѣчто такое, что ясно указывало, въ какой степени она сознаетъ и свою красоту, и то положеніе, какое занимаетъ въ свѣтѣ.

Молодая дѣвушка дружески протянула руку кузену и съ улыбкой наклонила голову въ отвѣтъ на поклонъ Евгенія.

— Я думала, что первая выйду сегодня въ паркъ, — сказала она, — а оказывается, что вы предупредили меня и по-видимому совѣщаетесь здѣсь, въ павильонѣ, о чемъ-то очень важномъ.

— Да, совѣщаемся о важномъ, но безрезультатно, — отвѣтилъ Германъ, пожимая плечами, — Я бьюсь цѣлый часъ, убѣждая Евгенія ѣхать съ мною въ Италію, но все напрасно.

— Какъ, господинъ Рейнертъ, вы не рѣшаетесь ѣхать? — спросила Тони, взглянувъ съ упрекомъ на художника. — Я думала, что ваша поѣздка въ Италію — дѣло рѣшенное и что я встрѣчусь съ вами и Германомъ зимою въ Римѣ.

Евгеній молча посмотрѣлъ на друга полуумоляющимъ, полупредостерегающимъ взглядомъ, но тотъ повидимому не замѣтилъ этого, такъ какъ спокойно возразилъ своей кузинѣ:

— Ты ошибаешься, Тони: у Евгенія теперь другой планъ; онъ отказывается отъ путешествія въ Италію потому, что предпочитаетъ обзавестись собственнымъ домашнимъ очагомъ. Его невѣста…

— Германъ! — грозно прервалъ Евгеній рѣчь своего друга.

— Его невѣста, скромная мѣстная обывательница, ждетъ его пріѣзда, чтобы отправиться съ нимъ подъ вѣнецъ.

Послѣднія слова ошеломляющимъ образомъ подѣйствовали на графиню. Въ первый моментъ ея лицо смертельно поблѣднѣло и она оперлась на спинку кресла, чтобы не упасть, но въ слѣдующее мгновеніе густая краска залила ея щеки и глаза гнѣвно сверкнули. Она бросила на молчаливо стоявшаго Евгенія уничтожающій взглядъ, а затѣмъ отвернулась къ окну, чтобы избѣжать наблюдательныхъ глазъ своего кузена.

Германъ видѣлъ, что онъ здѣсь лишній, такъ какъ объясненіе между влюбленными не могло произойти въ его присутствіи. Кузина въ достаточной степени выдала себя, и Германъ былъ доволенъ результатомъ своихъ словъ. Взявъ со стола шляпу, онъ объявилъ, что забылъ отдать какое-то необходимое приказаніе своему слугѣ и сейчасъ вернется.

Герману не нужно было придумывать никакого предлога, такъ какъ ни Антонина, ни Евгеній не слышали того, что онъ сказалъ. Оба были настолько погружены въ свои мысли, что даже не замѣтили, какъ онъ вышелъ.

Нѣкоторое время въ павильонѣ царило гробовое молчаніе. Молодая дѣвушка старалась овладѣть собою, а Евгеній не находилъ словъ для неизбѣжнаго объясненія. Онъ негодовалъ въ душѣ на Германа, поставившаго его въ такое неловкое, унизительное положеніе.

— Я очень жалѣю, господинъ Рейнертъ, что только теперь узнала отъ своего кузена о вашей помолвкѣ, — первая заговорила Антонина. — Мнѣ слѣдовало давно поздравить васъ и пожелать вамъ счастья.

Ледяной взглядъ и холодный тонъ молодой дѣвушки вывели Евгенія изъ неподвижнаго состоянія, въ которомъ онъ находился до тѣхъ поръ. Онъ приблизился къ Антонинѣ и умоляющимъ голосомъ произнесъ:

— Ради Бога, Тони, не говорите со мною такимъ тономъ!

Молодая дѣвушка отшатнулась отъ него съ надменно-презрительнымъ видомъ.

— Вы, кажется, забываете, милостивый государь, что предъ вами графиня Арнау, — строго оказала она.

Ничего болѣе оскорбительнаго нельзя было придумать. Евгеній поблѣднѣлъ; чувство собственнаго достоинства проснулось въ немъ и придало ему мужество. Онъ отступилъ на нѣсколько шаговъ, глубоко поклонился и проговорилъ:

— Простите, ваше сіятельство. Вы въ первый разъ напомнили мнѣ, что насъ раздѣляетъ пропасть, и даю вамъ слово, что больше вамъ не придется возвращаться къ этому предмету.

Онъ вторично поклонился и направился къ двери.

Антонина съ разстроеннымъ видомъ слѣдила за нимъ; она чувствовала, что зашла слишкомъ далеко. Раскаяніе такъ же быстро овладѣло ею теперь, какъ раньше гнѣвъ, и она невольно воскликнула:

— Рейнертъ!

— Что прикажете, ваше сіятельство? — холодно спросилъ Евгеній.

Гордость и самообладаніе покинули влюбленную дѣвушку. Привыкнувъ подчиняться лишь настроенію минуты, Антонина опустилась на кушетку и горько заплакала.

Услышавъ этотъ плачъ, Евгеній бросился къ любимой дѣвушкѣ.

— Вы плачете, графиня? Можно мнѣ говорить съ вами откровенно, Тони? Неужели вы осудите меня, не выслушавъ даже моего оправданія? — умоляющимъ тономъ опросилъ онъ.

Молодая дѣвушка молча взглянула на художника; въ ея сердцѣ боролись два чувства къ нему: гнѣвъ и любовь. Евгеній ясно сознавалъ, что долженъ во что бы то ни стало оправдаться, и поспѣшилъ сдѣлать это.

— Да, я связанъ обѣщаніемъ, — взволнованно проговорилъ онъ, — и оно заставляетъ меня проклинать тотъ моментъ, когда я далъ его. Въ прошломъ году я ѣздилъ къ себѣ на родину и встрѣтился тамъ съ подругой своего дѣтства, съ которой когда-то игралъ вмѣстѣ. Она была сирота, почти ребенокъ. Мнѣ показалось, что я люблю ее; я сдѣлалъ ей предложеніе, получилъ согласіе и обѣщалъ быть ей вѣрнымъ на вою жизнь. Все это было сдѣлано слишкомъ поспѣшно. Я сейчасъ же почувствовалъ, что у меня нѣтъ настоящей любви, къ моей невѣстѣ, но терпѣливо несъ свои узы и вѣроятно такъ же несъ бы ихъ и дальше, если бы ты не встрѣтилась на моемъ пути. Я пріѣхалъ сюда, Тони, увидѣлъ тебя — и съ этого момента у меня началась сильнѣйшая борьба между чувствомъ долга и безумной страстью къ тебѣ. Чтобы исполнитъ свой долгъ, я долженъ уйти отъ тебя и никогда не слышать даже твоего имени. Я знаю, что бракъ съ нелюбимой дѣвушкой погубитъ мой талантъ, всю мою будущность, но это не важно! Къ чему мнѣ талантъ, къ чему искусство, къ чему сама жизнь, если я долженъ отказаться отъ тебя?

Евгеній говорилъ съ все возрастающей страстью.

Антонина перестала плакать. Гнѣвъ смѣнился жалостью, а затѣмъ всѣ чувства стушевались предъ страхомъ потерять любимаго человѣка. Графиня Арнау никогда не уступала другимъ того, что желала сама имѣть.

— Отказаться отъ меня! — тихо повторила она, опуская глаза, — Зачѣмъ?

— Ты еще спрашиваешь «зачѣмъ»? — съ горькой улыбкой проговорилъ Евгеній. — Развѣ я смѣю надѣяться на твою любовь? Я бѣденъ — ты знаешь, что у меня нѣтъ ничего, кремѣ моего искусства, а ты занимаешь такое высокое, блестящее положеніе въ свѣтѣ…

— Ты забываешь, что я свободна, Евгеній, совершенно свободна въ своемъ выборѣ! — тихо прервала Антонина рѣчь молодого человѣка.

— Тони, — не помня себя отъ радости, воскликнулъ художникъ и въ страстномъ порывѣ упалъ къ ногамъ графини. — Тони, дай мнѣ надежду, дай мнѣ увѣренность, что я могу современемъ назвать тебя своей женой, что ты выйдешь за меня, несмотря на твое имя, на твою семью, и я разорву свои цѣпи, чего бы мнѣ это ни стоило. Я разрушу всѣ преграды и завоюю свое счастье хотя бы силой.

Антонина склонилась къ лицу стоявшаго предъ нею на колѣнахъ художника. Ея глаза сіяли любовью — она была чудно хороша въ эту минуту.

— Я не боюсь никакихъ преградъ, Евгеній, — отвѣтила она, — ихъ не можетъ быть на моемъ пути. Я знаю, что значитъ бракъ по принужденію; блестящее положеніе и деньги не даютъ счастья. Мнѣ нужна только искренняя, безкорыстная любовь. Освободись отъ своихъ узъ, иди туда, куда зоветъ тебя твой талантъ; а когда появится въ свѣтъ твое первое произведеніе — приходи ко мнѣ, и я съ гордостью назовусь твоей женой.

III.

Утренняя прохлада исчезла. Іюньское полуденное солнце накаливало дома и улицы небольшого села, находившагося въ получасовомъ разстояніи отъ замка, въ которомъ гостили графъ Германъ Арнау и Евгеній Рейнертъ. Только что мимо села проѣхалъ почтовый дилижансъ; изъ него у почтовой станціи вышли два пассажира: пожилой господинъ и молоденькая дѣвушка. Обоимъ стало душно въ низкой, тѣсной комнатѣ почтовой станціи, и они вышли на воздухъ. Старикъ сѣлъ на скамью въ садикѣ, а его спутница стояла на крыльцѣ и задумчивыми глазами смотрѣла вокругъ.

Все село точно вымерло; крестьяне были заняты полевыми работами, и дома остались лишь дѣти, которыя теперь столпились посрединѣ широкой деревенской улицы, занимаясь какой-то игрой. Вдругъ издали донесся стукъ ѣхавшаго экипажа, и изъ-за лѣса показалась элегантная коляска. Кучеръ сидѣлъ сзади своего барина, который самъ правилъ молодыми, горячими лошадьми. Онъ видѣлъ дѣтей и былъ увѣренъ, что и дѣти видятъ его и что они во-время успѣютъ уйти. Такъ это было и въ дѣйствительности. Замѣтивъ приближавшійся экипажъ, вся толпа разбѣжалась въ разныя стороны, за исключеніемъ двухлѣтняго мальчугана, стоявшаго посреди улицы и беззаботно смотрѣвшаго на лошадей. Услышавъ испуганные крики дѣтей, звавшихъ его, малютка хотѣлъ побѣжать, но споткнулся и упалъ. Сидящіе въ экипажѣ только теперь замѣтили ребенка; графъ Арнау, самъ правившій лошадьми, натянулъ вожжи, чтобы моментально остановить лошадей, но онѣ не могли сразу прекратить быстрый бѣгъ и сдѣлали еще нѣсколько шаговъ впередъ но инерціи. Казалось, что мальчикъ неизбѣжно попадетъ подъ колеса экипажа. Вдругъ молодая дѣвушка, стоявшая на крыльцѣ, подбѣжала къ ребенку и, съ быстротой молніи схвативъ его, отбросила въ сторону. Въ ту же минуту копыта лошадей застучали по тому мѣсту, гдѣ только что лежалъ мальчикъ. Ребенокъ инстинктивно чувствовалъ грозящую ему гибель и не могъ даже вскрикнуть отъ страха; зато теперь, находясь въ безопасности, онъ далъ волю своимъ чувствамъ и началъ громко плакать.

Германъ отдалъ кучеру вожжи, быстро соскочилъ съ козелъ и подошелъ къ молодой дѣвушкѣ.

— Надѣюсь, вы не пострадали? — озабоченно спросилъ онъ.

— Я нѣтъ, но дитя…

Не слушая дальше, Германъ взялъ ребенка изъ рукъ молодой дѣвушки, осмотрѣлъ и ощупалъ его со всѣхъ сторонъ, причемъ убѣдился, что мальчикъ невредимъ.

— Онъ ничуть не пострадалъ, только испугался, — спокойно проговорилъ графъ. — Перестань плакатъ, будь доволенъ, крикунъ, что счастливо отдѣлался.

Германъ поставилъ на траву мальчика, который не смѣлъ кричать послѣ строгаго приказа чужого господина и лишь робко смотрѣлъ на него большими, полными слезъ глазами.

— Вы выказали очень много мужества, сударыня, — вѣжливо обратился Арнау къ молодой дѣвушкѣ, — я никакъ не могъ остановить лошадей, и безъ васъ мальчуганъ навѣрно былъ бы раздавленъ.

Говоря это, Германъ окинулъ бѣглымъ взглядомъ незнакомку. Она была еще очень молода — ей нельзя было дать болѣе шестнадцати или семнадцати лѣтъ. Скромное платье не скрывало стройности ея нѣжной, гибкой фигурки. Круглая соломенная шляпа свалилась отъ быстраго движенія на спину, и горячіе лучи солнца обливали прелестное личико дѣвушки и ея золотистые волосы, заплетенные въ толстыя косы. Незнакомку нельзя было назвать красавицей, по крайней мѣрѣ въ данное время, такъ какъ черты ея лица еще носили отпечатокъ дѣтской припухлости, еще не вполнѣ опредѣлились. Безусловно были прекрасны лишь большіе, глубокіе синіе глаза съ какимъ-то загадочнымъ выраженіемъ. Они смотрѣли слишкомъ серьезно для шестнадцатилѣтняго возраста, въ нихъ залегла грусть многострадавшаго существа, что совершенно не соотвѣтствовало ея дѣтскимъ чертамъ.

— Кажется, человѣческая жизнь не представляетъ для васъ большой цѣнности, — оказала она, — вы очень легко относитесь къ тому, что произошло!

Графъ Арнау очень удивленно выслушалъ эту нотацію и посмотрѣлъ на юную гувернантку долгимъ вопросительнымъ взглядомъ.

— Почему вы это думаете? — возразилъ онъ, — Вѣдь мальчишка цѣлъ и невредимъ, онъ кричитъ лишь для собственнаго удовольствія.

— Еще минута — и онъ былъ бы раздавленъ лошадьми.

— «Былъ бы», — съ легкой насмѣшкой повторилъ Германъ. — Мало ли, что могло бы быть! Каждый день бываютъ несчастные случаи, нельзя же казниться изъ-за того, что могло бы быть и чего къ счастью нѣтъ. Вашъ храбрый поступокъ избавилъ меня отъ большой отвѣтственности, я вамъ очень благодаренъ и глубоко сожалѣю, что испугалъ васъ.

— Я не испугалась! — холодно отвѣтила молодая дѣвушка, такъ какъ ей не нравилось отношеніе этого господина къ только что происшедшему случаю.

Опустившись на колѣна, она начала вытирать платкомъ грязь съ лица и ручекъ ребенка.

Германъ молча слѣдилъ взглядомъ за движеніями незнакомки. До сихъ поръ онъ былъ увѣренъ, что всѣ женщины, за исключеніемъ его энергичной бабушки, характеромъ походившей. на мужчину, при малѣйшей опасности падаютъ въ обморокъ или плачутъ отъ страха, а между тѣмъ эта молоденькая дѣвушка, сама почти ребенокъ, сохранила полное присутствіе духа. «Я не испугалась», — сказала она, и это была не фраза. Ея лицо не поблѣднѣло, руки нисколько не дрожали; она ловко и ласково дѣлала свое дѣло, не теряя спокойствія.

Дверь одного изъ домиковъ вдругъ широко распахнулась, и изъ нея вышла бѣдно и довольно неряшливо одѣтая работница. Ея волосы были растрепаны, а тупое лицо лишено всякаго, выраженія; она подбѣжала къ мальчику и схватила его на руки. Германъ догадался, что это — мать ребенка.

— Вашъ мальчикъ чуть не попалъ подъ колеса моего экипажа, — сказалъ онъ, доставая изъ кармана кошелекъ, — на будущее время смотрите за нимъ лучше, а вотъ это возьмите за то, что я напугалъ его, да вѣроятно и васъ.

При видѣ блестящей монеты плоскія черты лица женщины оживились. Она низко поклонилась и униженно начала благодарить «сіятельнаго графа» за его щедрость.

Молодая дѣвушка поднялась съ колѣнъ и медленно переводила свой взглядъ отъ матери къ ребенку и къ блестящему талеру, который лежалъ на ладони работницы. Затѣмъ она молча повернулась и пошла къ почтовой станціи.

Германъ быстро догналъ ее.

— Какъ видите, несчастье оказалось легко поправимымъ, — сказалъ онъ. — Я увѣренъ, что мать мальчишки благословляетъ этотъ печальный случай: вѣдь онъ далъ ей сразу цѣлый недѣльный заработокъ.

Въ тонѣ графа слышалась не то насмѣшка, не то оправданіе въ своемъ поступкѣ.

— Я никакъ не ожидала, — холодно возразила молодая дѣвушка, — что у матери можетъ быть такъ мало собственнаго достоинства. Неужели такой цѣной можно заплатитъ за безпокойство о сынѣ?

— Собственное достоинство! — насмѣшливо повторилъ Германъ. — Развѣ оно можетъ быть у простой поденщицы? Вы повидимому живете въ городѣ и не имѣете представленія о чувствахъ простыхъ, невѣжественныхъ крестьянъ.

— Можно и въ городѣ познакомиться съ простымъ бѣднымъ людомъ, тому конечно, кто не отдѣленъ отъ него такой непроходимой пропастью, какъ вы, графъ.

Германъ закусилъ губы.

— Ну, я думаю, что образованіе, которое вы получили, тоже отдѣляетъ васъ отъ народа такой же «непроходимой пропастью», — сухо возразилъ онъ. — Неужели вы искренне чувствуете симпатію къ этимъ неразвитымъ, тупымъ людямъ?

— Я чувствую симпатію ко всѣмъ несчастнымъ и угнетеннымъ.

— Неужели? — насмѣшливо спросилъ графъ.

Они подошли къ почтовой станціи. Молодая дѣвушка слегка поклонилась и взялась за ручку двери, но Германъ предупредительно открылъ ее, пропустилъ свою спутницу впередъ и послѣдовалъ самъ за нею.

Молодая дѣвушка остановилась и съ удивленіемъ взглянула на графа. Она повидимому не имѣла ни малѣйшаго желанія продолжатъ съ нимъ разговоръ, но Германъ не обратилъ на это вниманія.

— Неужели вы чувствуете симпатію къ угнетеннымъ! — нѣсколько раздраженно переспросилъ онъ. — Кажется, вы причисляете и меня къ числу угнетателей? Надѣюсь, вы все-таки не думаете, что я видѣлъ на дорогѣ ребенка и умышленно наѣхалъ на него.

— Этого я не думаю, но вы не могли не замѣтить цѣлой толпы ребятишекъ; почему вы не свернули?

— По-вашему, я долженъ былъ уступить дорогу крестьянскимъ дѣтямъ? — съ такимъ неподдѣльнымъ изумленіемъ воскликнулъ Арнау, что ясно было, что онъ не допускаетъ даже возможности подобнаго случая.

Молодая дѣвушка только собралась было рѣзко отвѣтить графу, какъ вдругъ остановилась и начала прислушиваться. Въ сѣняхъ послышались чьи-то голоса. Незнакомка съ радостнымъ восклицаніемъ подняла руки и повернулась къ дверямъ, но вдругъ, вспомнивъ о присутствіи графа, смутилась и опустила руки. Германъ посмотрѣлъ въ ту же сторону, Дверь быстро открылась, и въ комнату вошелъ Евгеній Рейнертъ.

— Гертруда, какими судьбами ты здѣсь? — воскликнулъ онъ.

Молодая дѣвушка, сіяя радостной улыбкой, протянула ему обѣ руки и прошептала, что въ комнатѣ находится посторонній.

Евгеній обернулся и увидѣлъ пріятеля. Онъ невольно вздрогнулъ и смущенно пробормоталъ:

— Ахъ, это — ты, Германъ!

Нѣсколько минутъ длилось тягостное молчаніе. Гертруда съ недоумѣвающимъ видомъ смотрѣла на Евгенія, который поблѣднѣлъ и сконфуженно держалъ ея руку въ своей. Графъ облокотился на спинку кресла и, сложивъ руки на груди, не опускалъ взора съ молодой пары.

— Прости, Гертруда, — наконецъ проговорилъ Евгеній сдавленнымъ голосомъ, — я думалъ найти тебя одну. Ты знакома…

— Нѣтъ, нѣтъ, — быстро перебила Гертруда, — я случайно встрѣтилась съ этимъ господиномъ.

Съ видимымъ усиліемъ надъ собою Евгеній взялъ за руку молодую дѣвушку и подвелъ ее къ своему другу.

— Моя… моя невѣста, Германъ, — смущенно проговорилъ онъ. — Гертруда, это — мой ближайшій, лучшій другъ, графъ Арнау.

Гертруда собиралась такъ же холодно-вѣжливо отвѣтить на поклонъ Германа, какъ это сдѣлалъ онъ, но, услышавъ его фамилію, вздрогнула. Смертельная блѣдность внезапно покрыла ея недавно сіявшее радостью лицо. Ея широко открытые глаза съ такимъ неподвижнымъ ужасомъ смотрѣли на графа, что Евгеній испугался, не понимая, въ чемъ дѣло.

— Что съ тобою, Гертруда? — озабоченно спросилъ онъ.

— Ничего, ничего! — отвѣтила она, стараясь овладѣть собою, но ея взглядъ выражалъ все тотъ же ужасъ и она невольно пятилась назадъ, увлекая за собою Евгенія.

— Не хочу мѣшать твоему первому свиданію съ невѣстой, — проговорилъ вдругъ Германъ, дѣлая насмѣшливое удареніе на послѣднемъ словѣ. — Я уѣзжаю домой, въ замокъ. До свиданья.

Онъ слегка поклонился и вышелъ изъ комнаты.

Такъ вотъ кто была эта особа — Гертруда Вальтеръ, невѣста Евгенія, «маленькая мѣщаночка»! Да, конечно, она была совершенно не такой, какой онъ себѣ представлялъ ее. Какой контрастъ между ея дѣтскимъ личикомъ и вовсе не дѣтскими отвѣтами. Герману было досадно, что эта «мѣщаночка» импонируетъ ему.

«Какой у нея странный взглядъ! — думалъ графъ, направляясь къ своему экипажу. — Въ немъ ясно выражалась ненависть ко мнѣ; не страхъ, не смущеніе, а именно ненависть. Еще ни одна женщина не смотрѣла, на меня съ такой ненавистью. Впрочемъ что эта Гертруда можетъ имѣть противъ меня? Ахъ, вотъ вѣроятно въ чемъ дѣло. Евгеній несомнѣнно написалъ ей, что я всѣми силами возстаю противъ ихъ брака, и фрейлейнъ Вальтеръ видитъ во мнѣ врага, желающаго помѣшать ея счастью. Теперь все ясно!».

Съ презрительной улыбкой на губахъ и въ самомъ мрачномъ настроеніи духа Германъ сѣлъ въ коляску и взялъ въ руки вожжи. Онъ погналъ лошадей во всю прыть. На самомъ краю села стояли посреди улицы двѣ крестьянки и оживленію бесѣдовали между собою. Завидѣвъ приближающійся господскій экипажъ, онѣ посторонились, чтобы уступить ему дорогу, но, къ ихъ величайшему удивленію, графъ самъ повернулъ нѣсколько въ сторону и проѣхалъ мимо нихъ на значительномъ разстояніи, чтобы не потревожитъ ихъ.

IV.

Наступалъ вечеръ, но жара не спадала и воздухъ былъ душенъ. На западѣ поблескивала молнія; близилась гроза; крестьяне торопились закончить полевыя работы, чтобы заблаговременно добраться домой. По тропинкѣ густого лѣса, ведшей къ замку, шла Гертруда. Блескъ молніи не достигалъ еще до чащи лѣса, и молодая дѣвушка не подозрѣвала, что собирается гроза. Ея лицо было еще болѣе озабочено и серьезно, чѣмъ утромъ. Она думала о Евгеніи, который показался ей какимъ-то другимъ, не такимъ, какъ раньше. Онъ не могъ побороть свое смущеніе и безпокойство. Сказавъ, что ему необходимо бытъ въ замкѣ, онъ вскорѣ простился со своей невѣстой, и такимъ образомъ ихъ свиданіе длилось не болѣе четверти часа. Гертруда была удивлена поведеніемъ жениха, но и тѣни сомнѣнія не было въ ея душѣ. Она вполнѣ удовлетворилась объясненіемъ Евгенія, сославшагося на какія-то дѣловыя непріятности. Молодая дѣвушка съ нетерпѣніемъ ожидала вечера; она условилась съ женихомъ встрѣтиться въ лѣсу, и онъ долженъ былъ разсказать ей все, что огорчало его. Гертрудѣ хотѣлось раздѣлить съ нимъ всѣ непріятности, утѣшить его, ободрить, — словомъ сдѣлать все, что было въ ея силахъ, лишь бы Евгенію было легче.

Сейчасъ онъ долженъ былъ придти; молодая дѣвушка прошла какъ разъ половину пути между селомъ и замкомъ. Дальше она не рѣшалась продолжать свой путь, такъ какъ отсюда сквозь просѣку виднѣлся уже замокъ, гдѣ жилъ Евгеній, приглашенный сюда для исполненія какого-то художественнаго заказа. Гертруда сѣла на стволъ срубленнаго дерева и опустила руки на колѣна. Въ этой позѣ она имѣла совсѣмъ видъ дѣвочки; ея темно-синіе глаза ясно и довѣрчиво смотрѣли вдоль дорожки, по которой долженъ былъ пройти Евгеній. Вдругъ по лицу молодой дѣвушки пробѣжала тѣнь; она увидѣла крышу замка, бѣлѣвшую сквозь зелень сосенъ, и на нее точно нахлынуло какое-то непріятное воспоминаніе. Она поспѣшно провела рукой по лбу, какъ бы прогоняя назойливую мысль, нарушающую ея покой.

Вдали послышались чьи-то шаги. Гертруда быстро вскочила и хотѣла побѣжать навстрѣчу Евгенію, но вдругъ остановилась: ея женихъ былъ не одинъ.

Молодая дѣвушка не знала, идти ли ей впередъ, или ждать здѣсь, но отчетливый, увѣренный голосъ, достигшій ея ушей, положилъ конецъ ея колебанію. Лицо Гертруды поблѣднѣло: Евгеній былъ опятъ въ обществѣ «его». Нѣтъ, нѣтъ, видѣть графа она ни за что не хотѣла, ни теперь, ни когда либо въ жизни. Недолго думая, она спряталась за густой кустарникъ.

— Я весь день не могъ найти ни одной минуты, чтобы повидаться съ тобой наединѣ, — произнесъ въ это время Евгеній, — ты, кажется, умышленно избѣгалъ меня, а Тони не отпускала ни на шагъ. Ты долженъ теперь выслушать меня, Германъ; мнѣ нужны твой совѣтъ и содѣйствіе.

— Къ чему? — холодно спросилъ Германъ.

Молодые люди подошли къ кустарнику, за которымъ спряталась Гертруда, и остановились…

Евгеній былъ нѣсколько смущенъ этимъ холоднымъ тономъ.

— Какъ къ чему? — удивленно произнесъ онъ. — Ты вѣдь знаешь, что Гертруда здѣсь и что ея присутствіе ставитъ меня съ ужасное положеніе.

— Прежде всего сообщи мнѣ пожалуйста, какимъ образомъ твоя бывшая невѣста очутилась здѣсь?

— По самому несчастному для меня стеченію обстоятельствъ. Ея опекунъ пожелалъ навѣститъ своихъ родственниковъ, живущихъ въ Л., и взялъ Гертруду съ собою. Они должны были проѣзжать черезъ наше село; Гертруда конечно знала о томъ, что я здѣсь, и упросила своего дядю остановиться на день въ селѣ, въ гостиницѣ, при почтовой станціи, чтобы сдѣлать мнѣ сюрпризъ. Я думалъ, что провалюсь сквозь землю, когда ко мнѣ явился отъ нея посланный съ извѣстіемъ, что она здѣсь.

— Вотъ оно что!.. Дѣйствительно непріятный случай, — съ холодной насмѣшкой согласился Германъ. — Что же. ты думаешь дѣлать дальше?

— Самъ не знаю! — съ отчаяніемъ воскликнулъ Евгеній, — Я провелъ съ нею лишь нѣсколько минутъ, сказалъ, что мнѣ необходимо быть въ замкѣ, и объяснилъ ей свою озабоченность, которой она не могла, не замѣтитъ, дѣловыми непріятностями; однако не могу же я этимъ ограничиться! Мы условились встрѣтиться сегодня вечеромъ; она начнетъ меня разспрашивать объ этихъ непріятностяхъ, говоритъ о нашемъ будущемъ. Что я отвѣчу ей? Посовѣтуй мнѣ, Германъ, какъ мнѣ поступить?

Графъ сѣлъ на тотъ же стволъ дерева, на которомъ сидѣла Гертруда, спиной къ кустарнику.

— Я могу посовѣтовать тебѣ лишь то, что для тебя всего труднѣе, — все тѣмъ же холоднымъ тономъ отвѣтилъ онъ, — то есть сказать вою правду своей бывшей невѣстѣ.

— Невозможно!.. этого я не могу, — возбужденно повторялъ Евгеній, — я не могу сказать ей прямо въ глаза всю правду.

— Ты, кажется, очень боишься ея глазъ? Однако какъ же ты думаешь поступить въ такомъ случаѣ?

— Я хотѣлъ… я хотѣлъ пока скрытъ отъ нея истину, — нерѣшительно отвѣтилъ Евгеній, опустивъ глаза. — Она сегодня вечеромъ уѣдетъ, а черезъ недѣлю мы отправимся съ тобой въ Италію. Оттуда я буду писать ей и постепенно подготовлять…

— Постепенно подготовлять! — иронически повторилъ Германъ, — Ну, а дальше что? Мнѣ интересенъ конецъ.

Молодому художнику становилось повидимому все. болѣе и болѣе неловко подъ пронизывающимъ, холоднымъ взглядомъ друга.

— Я вообще не хочу, чтобы Гертруда знала о моихъ отношеніяхъ къ Тони, — смущенно пробормоталъ онъ. — Пусть она думаетъ, что какая нибудь другая причина заставляетъ меня нарушить свое слово. Я могу сослаться на какой нибудь финансовый крахъ, на какой либо несчастный случай, дѣлающій нашъ бракъ невозможнымъ. Я уже намекнулъ Гертрудѣ о крупныхъ непріятностяхъ; письменно легче будетъ объяснить нашъ разрывъ какимъ нибудь благовиднымъ предлогомъ. Ты понимаешь, что я обязанъ щадить Гертруду.

— Это ты называешь «щадить»? — возразилъ Германъ. — Ты хочешь мучить дѣвушку цѣлыя недѣли, можетъ быть, даже мѣсяцы неизвѣстностью, хочешь заставить ее думать, что ты несчастенъ, заставитъ ее болѣть сердцемъ за тебя, и называешь это пощадой! Въ то время какъ она будетъ проливать слезы. считая тебя несчастнымъ, ты будешь утопать въ блаженствѣ, какъ мужъ богатой красивой графини Арнау. Представляешь ли ты себѣ, до какой степени твоя Гертруда будетъ оскорблена, когда какъ нибудь случайно узнаетъ, что ты обманывалъ ее все время? Это дѣйствительно — крайне странная манера щадить любящаго человѣка.

Евгеній съ удивленіемъ смотрѣлъ на своего друга.

— Что съ тобой сегодня, Германъ? — воскликнулъ онъ, — я тебя совершенно не узнаю.

— Дѣло теперь не во мнѣ, — сухо отвѣтилъ Германъ, — а въ томъ, дѣйствительно ли ты поступишь такъ, какъ только что говорилъ?

Художникъ молчалъ.

— Значитъ, это серьезно?.. Этого я отъ тебя не ожидалъ! — негодующимъ тономъ воскликнулъ Германъ.

— Я не понимаю, — раздраженно замѣтилъ Евгеній, — какъ именно ты можешь осуждать меня? Ты вѣдь первый началъ отговаривать меня отъ женитьбы. Ты насильно заставилъ меня объясниться съ твоей кузиной. Я боролся по крайней мѣрѣ самъ съ собою, я учился и страдалъ, такъ какъ не принадлежу къ числу тѣхъ желѣзныхъ, безчувственныхъ людей, какъ ты, которые шагаютъ къ своей цѣли, не замѣчая другихъ, для которыхъ совершенно безразлично, разобьютъ ли они чью нибудь жизнь, или нѣтъ! Ты раньше ставилъ себѣ въ заслугу такой принципъ, а теперь вдругъ настолько измѣнился, что осуждаешь меня за то, что я собираюсь послѣдовать твоему примѣру.

Германъ нѣсколько минутъ молчалъ. Въ упрекѣ художника было много правды, но графъ не привыкъ, чтобы послѣднее слово оставалось за другимъ, а не за нимъ.

— Ты ошибаешься, — равнодушно возразилъ онъ. — Я былъ противъ твоего брака съ фрейлейнъ Вальтеръ, потому что не думалъ и не думаю, чтобы онъ принесъ тебѣ счастье въ будущемъ. Разъ ты не любишь своей невѣсты, ты, само собой разумѣется, долженъ порвать съ нею, въ этомъ я съ тобой вполнѣ согласенъ; весь вопросъ, значитъ, въ томъ, какъ это сдѣлать, и тутъ-то мы совершенно расходимся во взглядахъ. Да, ты правъ: я иду напроломъ для достиженія своей цѣли, и въ данномъ случаѣ, если бы былъ на твоемъ мѣстѣ, скорѣе сразу разбилъ бы сердце дѣвушки, чѣмъ сталъ бы придумывать разные предлоги, чтобы скрыть отъ нея то, что она все равно узнаетъ. Я не сталъ бы прикидываться предъ нею жертвой несправедливой судьбы и въ то же время срывать цвѣты любви съ другой; я не окружилъ бы ея ложью, какъ ты. Говоря откровенно, я нахожу, что ты собираешься поступить, какъ жалкій трусъ.

— Германъ! — возмущенно воскликнулъ Евгеній.

— Брось пожалуйста излишнюю чувствительность, она здѣсь неумѣстна, — холодно замѣтилъ графъ. — Ты желалъ узнать, мое мнѣніе, я откровенно высказалъ его. Теперь поступай, какъ знаешь. Однако гроза, приближается; я вернусь обратно въ замокъ; а ты навѣрно пойдешь въ село? До свиданья!

Евгеній ничего не отвѣтилъ и, сердито отвернувшись, направился въ село. Германъ молча пожалъ плечами. Онъ зналъ, что пріятель дуется, но скоро его настроеніе пройдетъ. Между ними уже не разъ происходили подобнаго рода сцены. Рейнертъ всегда игралъ роль обиженнаго, но въ концѣ концовъ соглашался, что его пріятель былъ правъ.

Небо все сильнѣе и сильнѣе покрывалось тучами. Поднялся вѣтеръ, зашумѣли верхушки деревьевъ. Германъ взглянулъ на небо, озабоченно покачалъ головой и рѣшилъ быстрымъ шагомъ отправиться обратно. Вдругъ сильный порывъ вѣтра, наклонилъ вѣтви кустарника, и изъ-за, зелени мелькнула свѣтлая ткань женскаго платья. Смутная догадка мелькнула въ головѣ графа; чтобы убѣдиться въ ней, онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ въ сторону и въ слѣдующій моментъ уже стоялъ предъ Гертрудой.

Молодая дѣвушка, опустившись на колѣна, положила голову на пень и закрыла обѣими руками лицо. Она не проронила ни звука, но внезапное открытіе сразило ее.

Герману достаточно было взглянуть на позу Гертруды, чтобы понять, что бѣдная дѣвушка все слышала. Онъ почувствовалъ, что ей будетъ тяжело видѣть его въ данный моментъ, " поспѣшилъ такъ же быстро и тихо уйти, какъ и пришелъ. Сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, онъ остановился и оглянулся назадъ. Молодая дѣвушка продолжала лежатъ неподвижно, какъ мертвая.

«Можетъ бытъ, она, лишилась чувствъ!» — подумалъ графъ и снова поспѣшно направился къ ней.

— Фрейлейнъ Вальтеръ! — тихо позвалъ онъ.

Никакого отвѣта не послѣдовало; молодая дѣвушка не пошевельнулась.

Германъ нагнулся и поднялъ ее. Она безвольно подчинилась ему, машинально выпрямилась, поддерживаемая имъ, и какъ бы безсознательно смотрѣла на него.

— Вамъ дурно? Вы позволите мнѣ проводить васъ въ село?

Германъ напрасно заговорилъ. Звукъ его голоса вернулъ Гертрудѣ сознаніе и вмѣстѣ съ тѣмъ ненависть къ нему. Графъ увидѣлъ, что молодая дѣвушка, вздрогнула, и прежній враждебный взглядъ остановился на немъ. Повидимому антипатія Гертруды къ нему была такъ велика, что изъ-за нея она забыла даже то, что услышала четверть часа тому назадъ.

— Я не нуждаюсь ни въ чьей помощи, — воскликнула она, — я чувствую себя хорошо, вполнѣ хорошо!

Однако, пройдя нѣсколько шаговъ, она зашаталась и должна была прислониться къ дереву для того, чтобы не упасть. Вѣтеръ наклонилъ верхушку дерева, и цѣлый дождь листьевъ осыпалъ молодую дѣвушку. Ярко блеснула молнія, и вслѣдъ за нею раздался громкій раскатъ грома. Германъ, оскорбленный отношеніемъ къ нему Гертруды, забылъ въ этотъ моментъ свою обиду и опять подошелъ къ ней.

— Очень жалѣю, что долженъ причинить вамъ непріятность своимъ присутствіемъ, — съ нѣкоторой горечью, но рѣшительно, проговорилъ онъ, — однако другого выхода нѣтъ. Вы больны, никого здѣсь не знаете, село находится въ получасовомъ разстояніи отсюда, и вы видите, какая начинается страшная гроза. Я не могу оставить васъ одну въ такомъ положеніи. Волей-неволей вамъ придется позволить мнѣ проводить васъ. Даю вамъ слово, что не буду безпокоить васъ своимъ обществомъ ни одной лишней минуты; я уйду въ тотъ же моментъ, какъ только увижу, что въ моемъ присутствіи нѣтъ крайней необходимости.

Спокойно, какъ бы не допуская никакого возраженія, онъ взялъ молодую дѣвушку, какъ ребенка, за руку, чтобы повести ее въ село. Прикосновеніе его руки произвело на Гертруду ужасное, совершенно неожиданное впечатлѣніе. Она вскрикнула такъ, точно ее ужалила ядовитая змѣя, съ силой вырвала свою руку и отшатнулась. Теперь въ Гертрудѣ не было ничего дѣтскаго. Она гордо выпрямилась и, несмотря на то, что ея лицо было блѣдно, а губы дрожали, производила, впечатлѣніе существа сильнаго, властнаго, непоколебимаго. Ея глаза съ такимъ уничтожающимъ презрѣніемъ взглянули на Германа, что всякій другой на его мѣстѣ не вынесъ бы этого взгляда,

— Не прикасайтесь ко мнѣ, графъ Арнау, — высокомѣрноповелительно произнесла она, — я не желаю, чтобы вы провожали меня.

Она повернулась, быстрой походкой пошла по направленію къ селу и вскорѣ скрылась за деревьями.

Германъ стоялъ, какъ прикованный къ своему мѣсту, и смотрѣлъ вслѣдъ молодой дѣвушкѣ. Его изумленіе постепенно перешло въ гнѣвъ. Еще никогда никто не обращался съ нимъ такъ, какъ Гертруда Вальтеръ. Въ первый разъ въ своей жизни онъ выказалъ такое сердечное участіе мапознакомой особѣ, въ перый разъ измѣнилъ своему холодному, безучастному отношенію къ людямъ, и вотъ каковъ результатъ! Какъ смѣла эта дѣвушка такъ оскорбить его? и почему у нея явилось желаніе нанести ему обиду?

«Да, теперь я понимаю, почему Евгеній боится показаться ей на глаза со своимъ признаніемъ, — съ горькой улыбкой подумалъ Германъ: — она могла бы совершенно уничтожить его даже однимъ такимъ взглядомъ, какой бросила, на меня. Трудно повѣрить, что такъ держала себя молодая особа, только что перенесшая ударъ, потерпѣвшая такое униженіе!».

А громъ гремѣлъ все сильнѣе и сильнѣе; все чаще и продолжительнѣе сверкала молнія; графу Арнау пришлось наконецъ тронуться со своего мѣста и поспѣшить въ замокъ. Не успѣлъ онъ войти въ подъѣздъ, какъ посыпались крупныя, тяжелыя капли дождя.

Черезъ часъ, когда гроза прекратилась, но дождь еще шелъ, Евгеній вернулся изъ села домой блѣдный, взволнованный, промокшій до костей. Въ замкѣ кончались приготовленія къ предстоявшему въ этотъ вечеръ блестящему балу. Не успѣвъ переодѣться, не говоря ни съ кѣмъ ни слова, Евгеній отправился въ комнату Германа, и тамъ между ними повидимому произошелъ крупный разговоръ. По крайней мѣрѣ лакеи, сновавшіе взадъ и впередъ, ввиду предстоявшаго бала, слышали громкіе, возбужденные голоса и видѣли, что Рейнертъ вышелъ изъ комнаты съ мрачнымъ, сердитымъ лицомъ. Весь вечеръ они избѣгали другъ друга; впрочемъ, если бы они и хотѣли, имъ не удалось бы обмѣняться ни словомъ. Къ подъѣзду подъѣзжали экипажъ за экипажемъ, и гости наполняли залы, освѣщенные яркимъ свѣтомъ.

Царицей бала и центромъ общества была конечно прекрасная графиня Арнау. Она въ этотъ вечеръ казалась еще болѣе обворожительной, чѣмъ когда бы то ни было, и Евгеній не отходилъ отъ нея; онъ въ первый разъ позволилъ себѣ открыто ухаживать за Антониной, а она такъ благосклонно принимала его ухаживанія, что всѣ рѣшили, что они уже помолвлены.

Гости не спускали взоровъ съ молодой пары и шептались между собою. Всѣхъ интересовалъ вопросъ — неужели молодая графиня согласится промѣнять свой титулъ на скромное мѣщанское имя какого-то неизвѣстнаго художника?

— Какой ужасъ, какой скандалъ для семьи! — негодовали дамы.

Старая баронесса, отличавшаяся своимъ строгимъ взглядомъ на чистоту аристократической крови и обладавшая чрезмѣрнымъ любопытствомъ, рѣшила во что бы то ни стало узнать правду и для этой цѣли нашла наиболѣе удобнымъ обратиться къ Герману. Ей долго пришлось искать его, такъ какъ графъ Арнау не любилъ танцевъ и въ этотъ вечеръ не принималъ въ нихъ никакого участія. Онъ стоялъ одинъ у открытаго окна, въ комнатѣ, прилегавшей къ гостиной. Далеко, за лѣсомъ протрубилъ рогъ почтоваго дилижанса, увозившаго пассажировъ,

— Ахъ, дорогой графъ, что вы дѣлаете здѣсь одинъ, у открытаго окна? — нѣжнымъ голосомъ проговорила баронесса.

Германъ обернулся; на его лицѣ ясно выражалось неудовольствіе по поводу того, что его обезпокоили.

— Мнѣ было слишкомъ душно въ залѣ, — холодно отвѣтилъ онъ, — я пришелъ сюда, чтобы подышать свѣжимъ воздухомъ.

— Да, вы правы, тамъ страшно жарко, а воздухъ послѣ грозы прекрасенъ. Только вы ужъ очень долго лишаете насъ своего общества. Вы даже не видѣли, какъ чудно танцовала вальсъ ваша кузина съ молодымъ художникомъ. Кстати, дорогой графъ, скажите пожалуйста, неужели правда, что графиня отвѣчаетъ на любовь этого господина Рейнерта и даже собирается вступить съ нимъ въ бракъ?

Рерманъ такъ раздраженно захлопнулъ окно, что стекла зазвенѣли.

— Къ сожалѣнію, баронесса, ничего не могу вамъ оказать относительно этого, — иронически отвѣтилъ онъ. — Я такъ же мало посвященъ въ намѣренія своей кузины, какъ и вы. Однако не находите ли вы, что здѣсь холодно? Я боюсь, что вы простудитесь. Позвольте мнѣ проводить васъ въ залъ.

Германъ вѣжливо предложилъ руку баронессѣ и повелъ ее обратно. Когда они вошли въ залъ, вальсъ еще продолжался. Подъ чарующіе звуки музыки мимо нихъ пронеслась Антонина въ объятьяхъ сіяющаго счастьемъ Евгенія. А вдали прозвучалъ, слабо замирая, послѣдній звукъ почтоваго рожка.

V.

Прошло семь лѣтъ. Многое въ это время измѣнилось, и, какъ всегда бываетъ, жизнь большинства сложилась вовсе не такъ, какъ ожидали и надѣялись.

О Евгеніи Рейнертѣ, какъ о художникѣ, говорили очень мало, или — вѣрнѣе — вовсе не говорили. Хотя его первое большое произведеніе — портретъ графини Арнау — было на выставкѣ и обратило на себя вниманіе какъ публики, такъ и художественной критики, тѣмъ не менѣе имя Рейнерта не стало извѣстнымъ. Онъ не оправдалъ надеждъ, которыя на него возлагались. Казалось, онъ положилъ всѣ свои силы, весь свой талантъ на созданіе этого портрета и больше уже не въ состояніи ничего сдѣлать. Евгеній продолжалъ писать портреты, преимущественно лицъ, принадлежавшихъ къ высшему обществу, которое и ему стало доступно, благодаря женѣ, но извѣстностью онъ такъ и не сдѣлался. Главные недостатки Евгенія — отсутствіе энергіи и выдержки съ теченіемъ времени принимали все большіе и большіе размѣры. Онъ начиналъ одно дѣло, не окончивъ его, бросалъ, принимался за другое и въ концѣ концовъ растратилъ свой талантъ на писаніе портретовъ разныхъ княгинь и графинь, пріятельницъ своей жены. Съ тѣхъ поръ какъ онъ достигъ всѣхъ матеріальныхъ благъ, не потративъ на это никакого труда, у него пропала любовь къ творчеству. Къ чему ему нужна была теперь работа? Раньше онъ собирался своимъ талантомъ завоевать извѣстное положеніе въ свѣтѣ, но его женитьба дала ему и безъ того это положеніе. Богатство его жены и ея связи дали ему возможность окружить себя самымъ блестящимъ обществомъ; благодаря этимъ же связямъ Евгеній даже получилъ баронскій титулъ якобы за свои «художественные заслуги» и теперь къ своему мѣщанскому имени Рейнертъ имѣлъ право прибавить «фонъ». Такимъ образомъ онъ пріобрѣлъ все, о чемъ только мечталъ, кромѣ славы художника.

Въ то время какъ многообѣщавшій талантъ Евгенія сошелъ къ нулю, способности Германа развились необыкновенно быстро, и онъ сдѣлалъ такую блестящую карьеру, которой ни онъ самъ и никто изъ его близкихъ не ожидалъ. По возвращеніи изъ далекаго и долгаго путешествія, которое графъ Арнау предпринялъ съ цѣлью пополнить свое образованіе, онъ поступилъ на государственную службу и въ качествѣ секретаря посольства былъ командированъ въ Вѣну. Не прошло и двухъ лѣтъ, какъ младшій секретарь сдѣлался правой рукой посланника. Во всѣхъ трудныхъ дипломатическихъ случаяхъ посланникъ обращался къ нему за совѣтомъ, и въ сущности настоящимъ представителемъ великаго герцога былъ, не умственно ограниченный посланникъ, а графъ Арнау. Благодаря какому-то случаю великій герцогъ узналъ истинное положеніе вещей, обратилъ особенное вниманіе на молодого секретаря и при первой возможности вызвалъ его въ свою столицу, гдѣ его ожидалъ очень значительный постъ. Острый умъ Германа, позволявшій ему проникнуть въ самую глубину вещей, его неутомимая работоспособность и необыкновенная энергія создавали ему успѣхъ за успѣхомъ. Онъ все выше и выше поднимался по служебной лѣстницѣ и въ тридцать четыре года былъ однимъ изъ самыхъ видныхъ государственныхъ дѣятелей, а въ недалекомъ будущемъ ему предстояло получить портфель министра. Несомнѣнно старинный родъ графа Арнау, его богатство, связи и личныя симпатіи великаго герцога много способствовали такому быстрому, головокружительному успѣху Германа, но въ значительной степени онъ все-таки былъ обязанъ самому себѣ.

Въ имѣніи вдовствующей генеральши фонъ Штернфельдъ шли приготовленія къ пріему многочисленныхъ гостей. Старшій сынъ генеральши, баронъ Штернфельдъ, уже цѣлую недѣлю гостилъ у своей матери со всей семьей: женой, двумя дѣвочками и ихъ воспитательницей. Графъ Арнау пріѣхалъ утромъ изъ столицы, а на слѣдующій день ждали пріѣзда мужа и жены фонъ Рейнертъ.

На большой стеклянной верандѣ, выходившей въ садъ, сидѣла генеральша со своимъ внукомъ Германомъ. Внѣшній видъ семидесятилѣтней женщины представлялъ воплощеніе силы и здоровья. Время не могло согнуть ея гордую спину, и хотя ея волосы побѣлѣли, а морщины избороздили мѣстами лицо, ея глаза оставались все такъ же ясны, какъ и ея умъ, и выраженіе энергіи и силы дѣлало лицо гораздо моложе ея лѣтъ. Генеральша продолжала быть центромъ семьи и авторитетомъ для всѣхъ окружающихъ.

Графъ Арнау почти не измѣнился въ эти семь лѣтъ; время не коснулось его рѣшительныхъ, холодныхъ чертъ лица, взглядъ сдѣлался еще острѣе, ироническая складка у рта залегла, глубже, и манеры, несмотря на всю ихъ простоту, пріобрѣли извѣстную внушительность.. Сознаніе своей силы и власти наложило невольный отпечатокъ на все его существо; онъ сталъ лицомъ и характеромъ походить на бабушку, какъ двѣ капли воды походятъ другъ на друга.

Молодой дипломатъ долго говорилъ съ генеральшей о столичныхъ новостяхъ, о перемѣнахъ въ политикѣ и дипломатическомъ мірѣ, въ которомъ онъ игралъ такую видную роль, высказалъ свои планы на личную будущность, а когда эта тема изсякла, равнодушно спросилъ:

— А Тони съ Евгеніемъ пріѣдутъ завтра?

— Да, согласно твоему желанію. Я приношу тебѣ большую жертву, Германъ. Ты знаешь, я никогда не простила бы Антонинѣ такого мезальянса; если я рѣшилась побороть себя и пригласить къ себѣ ее и художника Рейнерта, то сдѣлала это исключительно ради того, чтобы доставить тебѣ удовольствіе. Ты такъ настаивалъ на этомъ.

— Благодарю тебя, милая бабушка. Я знаю, чего тебѣ это стоитъ, но въ концѣ концовъ вѣдь тебѣ все равно пришлось бы признать этотъ бракъ — тѣмъ болѣе, что и внѣшнія формы приличія соблюдены. Ты не нарушаешь аристократическихъ традицій, принимая въ свой домъ не просто Рейнерта, а барона фонъ Рейнерта.

— Дать титулъ мужу Антонины было необходимо, — отвѣтила генеральша, презрительно пожимая плечами. — Несмотря на свой безумный шагъ, она все-таки остается графиней Арнау и, какъ таковая, не можетъ носить мѣщанскую фамилію Рейнертъ, по крайней мѣрѣ здѣсь, у себя на родинѣ. Для свѣта дворянство Рейнерта имѣетъ значеніе, но для меня онъ остается такимъ же человѣкомъ не моего круга, какимъ былъ и раньше.

— Я надѣялся, — угрюмо замѣтилъ Германъ, — что Евгеній добьется славы, а тогда его имя было бы настолько извѣстно, что не пришлось бы прибѣгать къ комедіи баронства; Антонина могла бы съ гордостью называться его женой.

— Какъ, неужели ты находишь, что слава художника выше графской короны? — строго спросила генеральша.

— Не выше, но и не ниже, — отвѣтилъ Германъ, — въ особенности для такой романтической особы, какъ Тони.

По лицу генеральши было видно, что отвѣтъ внука не понравился ей.

— У тебя всегда была слабость къ этому Рейнерту! — замѣтила она, укоризненно покачавъ головой.

— Я его очень любилъ раньше, это — правда!

— А теперь не такъ?

— Нѣтъ. Мы очень отдалились другъ отъ друга. Я возлагалъ большія надежды на его талантъ, ждалъ отъ него въ будущемъ многаго и очень обманулся въ своихъ ожиданіяхъ.

— Сознаюсь тебѣ откровенно, Германъ, что меня серьезно безпокоила твоя дружба съ этимъ Рейнертонъ, — сказала генеральша, зорко глядя на своего внука,. — Ты всегда строго придерживался аристократическихъ традицій, а Рейнертъ былъ для тебя постоянно и во всемъ исключеніемъ. Если бы я была дома, Тони никогда не рѣшилась бы такъ злоупотребить своей свободой; къ сожалѣнію мнѣ пришлось уѣхать; Но я расчитывала на тебя: ты долженъ былъ постоять за честь нашей фамиліи. Что же вышло? Ты не только не отговорилъ Тони отъ безумнаго шага, а наоборотъ самъ устроилъ, ей свиданіе съ этимъ непризнаннымъ художникомъ въ Римѣ. Ну, да Богъ съ нею, съ Тони!.. я больше всего боялась, чтобы и ты не. послѣдовалъ ея примѣру. ..

Графъ улыбнулся своей прежней саркастически-веселой улыбкой. ..

— У тебя не было никакого основанія бояться, милая бабушка, — отвѣтилъ онъ. — Ты должна была бы знать меня лучше. Я созданъ совсѣмъ изъ другого вещества и то, что могу допустить для Тони и Евгенія, никогда, не простилъ бы себѣ. Будь совершенно покойна на этотъ счетъ, я никогда не совершу никакого мезальянса.

— Я это знаю теперь, — съ увѣренностью сказала генеральша, — въ тебѣ нѣтъ и слѣда романтичности, къ которой всѣ благоразумные люди относятся съ насмѣшкой.

— Помимо отсутствія романтичности, у меня есть болѣе важная причина, заставляющая тщательно оберегать чистоту своего имени.

Послѣднія слова Германъ произнесъ пониженнымъ голосомъ и опустивъ глаза.

Генеральша тоже стала-серьезнѣе.

— Опятъ ты вспоминаешь старое, — недовольнымъ тономъ замѣтила она, — Неужели ты не можешь забыть его?

— Я завидую тебѣ, если ты это можешь сдѣлать, — возразилъ Германъ. — Я конечно могу забытъ о томъ, что было въ теченіе часовъ, дней, даже недѣль, но вычеркнуть навсегда изъ своей памяти ужасное прошлое я не въ состояніи ни въ какомъ случаѣ.

— Ты создаешь себѣ напрасныя заботы, напрасныя опасенія, — сказала генеральша. — О томъ, что было, не знаетъ никто, кромѣ насъ двоихъ, а мы оба сумѣемъ уберечь свою тайну. Свѣтъ никогда о ней ничего не узнаетъ.

Графъ медленно поднялъ голову. Его лицо было мрачно, какъ ночь.

— Свѣтъ! — повторилъ онъ. — Да, свѣтъ, можетъ быть, и не узнаетъ, но что мнѣ до него? Къ сожалѣнію я знаю, какой позоръ, какое проклятіе лежитъ на моемъ имени, на моемъ состояніи. Это темное пятно въ моей жизни нельзя ничѣмъ уничтожить, ничѣмъ прикрыть. Что бы я ни дѣлалъ, какой бы высоты ни достигъ, это страшное воспоминаніе будетъ всегда отравлять, мнѣ жизнь; я никогда не отдѣлаюсь отъ него.

— Забудь о немъ, Германъ, — кротко сказала, генеральша, положивъ свою руку на руку внука. — Какъ только мы коснемся этого проклятаго вопроса, я не узнаю тебя. Ты, такой сильный, такой энергичный, вдругъ дѣлаешься слабымъ, точно дитя. Когда-то, мальчикомъ, ты выказалъ больше мужества, чѣмъ теперь. Ты скрылъ страшную тайну отъ матери, — зная, что это убило бы ее, и разсказалъ о ней только мнѣ. Ты молчалъ цѣлые годы; ни одинъ ребенокъ не въ состояніи былъ бы это сдѣлать, и мнѣ даже не пришлось напоминать тебѣ о молчаніи. Неужели же теперь ты станешь казнитъ себя за, то, въ чемъ невиноватъ? Это — какая-то слабость, совершенно не присущая твоему характеру.

Германъ молча смотрѣлъ въ одну точку съ мрачнымъ, суровымъ видомъ.

— Ахъ, если бы мы могли найти хотъ слѣдъ его жены и ребенка!.. — тихо проговорилъ онъ наконецъ, — Твои поиски оказались тогда безплодными. Я снова началъ искать ихъ — теперь мнѣ легче это сдѣлать, такъ какъ всѣ источники къ моимъ услугамъ, но и этотъ разъ остался не при чемъ. Жена и дочь точно сквозь землю провалились.

— Онѣ вѣроятно уѣхали за границу.

— Можетъ быть, онѣ нуждаются въ кускѣ хлѣба, въ то время какъ я…

Германъ не договорилъ, а быстро подошелъ къ стеклянной двери и прижалъ къ ней свой пылающій лобъ. Видно было, что этотъ всегда спокойный человѣкъ былъ теперь страшно взволнованъ. Генеральша молчала; она знала, въ какомъ настроеніи находится ея внукъ. Какъ ни велико было ея вліяніе на Германа, это былъ пунктъ, котораго она не должна была касаться.

Нѣсколько минутъ царило полное, глубокое молчаніе. Наконецъ Германъ обернулся. Его лицо снова стало холодно-спокойнымъ, только лобъ прорѣзала глубокая морщина, которая еще не успѣла расправиться.

— Прости меня, бабушка, за то, что я мучу тебя своимъ настроеніемъ, — сказалъ онъ. — Ты права, лучше не вспоминать нашей тайны. О чемъ мы раньше говорили?

Графъ сѣлъ возлѣ, генеральши, и та воспользовалась этимъ, чтобы узнать отъ него то, что больше всего интересовало ее въ данный моментъ.

— Я хочу давно предложить одинъ вопросъ, Германъ, — начала она. — Скажи, тебѣ никогда не приходила въ голову мысль о женитьбѣ? Ты являешься единственнымъ представителемъ мужескаго рода, графовъ Арнау. Съ твоей смертью прекращается весъ нашъ родъ.

— Да, я думалъ объ этомъ, — равнодушно отвѣтилъ Германъ. — Мнѣ нужно жениться еще и потому, что мнѣ необходимо создать въ столицѣ такой домъ, гдѣ сосредоточивалось бы вса высшее общество.

— Ты уже. выбралъ невѣсту?

— Нѣтъ. Какъ тебѣ извѣстно, меня мало интересуютъ, женщины. Я считаю самымъ удачнымъ бракъ съ особой своего круга, одинаковаго воспитанія и одинаковыхъ взглядовъ. Въ женѣ я буду искать главнымъ образомъ достойную представительницу моего дома..

Генеральша одобрительно кивнула головой.

— Какія же еще требованія ты предъявляешь при выборѣ своей будущей супруги? — спросила, она. — Можетъ быть, онѣ слишкомъ велики?

— Это зависитъ отъ того, какъ смотрѣть на вещи: по мнѣнію однихъ, мои требованія будутъ велики, по мнѣнію другихъ — малы. Прежде всего моя невѣста должна быть очень хорошаго происхожденія, родомъ изъ старинной дворянской семьи, обладать нѣкоторымъ состояніемъ, такъ какъ, по моимъ наблюденіямъ, бѣдная дѣвушка, попадая внезапно въ богатый домъ, склонна къ экстравагантностямъ; затѣмъ она не должна быть особенно красивой, чтобы не водить за собой толпы поклонниковъ. Все остальное не важно.

Молодой графъ такъ равнодушно говорилъ объ условіяхъ, предъявляемыхъ будущей женѣ, точно покупалъ имѣніе, а не искалъ себѣ подругу жизни.

Такой, взглядъ на бракъ вызвалъ полное сочувствіе генеральши.

— Я совершенно согласна съ тобою, — довольнымъ тономъ проговорила она, — и очень рада, что ты такъ ясно и разумно смотришь на вещи… Что вы желаете, моя милая? — внезапно прервала она свою фразу и обернулась къ дверямъ, выходившимъ въ гостиную.

— Дѣти хотятъ проститься съ вами предъ уходомъ на прогулку.

Графъ вскочилъ со стула при звукѣ этого голоса и смотрѣлъ съ безграничнымъ удивленіемъ на даму, которая стояла у дверей, держа за руку двухъ маленькихъ дѣвочекъ. Это была Гертруда, бывшая невѣста Евгенія.

Генеральша замѣтила удивленіе Германа,.

— Фрейлейнъ Вальтеръ, — поспѣшила она, представить гувермамку, — графъ Арнау, — продолжала она и, наклонившись къ внучкамъ, подставила имъ щеку для поцѣлуя-.

Гертруда вѣжливо отвѣтила на поклонъ графа и ничѣмъ не выразила, что узнала его. Взявъ снова дѣвочекъ за руки, она подвела ихъ къ дверямъ террасы, выходившимъ въ паркъ.

— Не ходите; сегодня далеко, — сказала генеральша, — я боюсь, что дѣтямъ будетъ слишкомъ жарко.

— Нѣтъ, нѣтъ, мы останемся въ паркѣ, — отвѣтила Гертруда и, еще разъ поклонившись, пропустила впередъ дѣвочекъ, а затѣмъ закрыла за собою стеклянную дверь.

Генеральша снова обратилась къ внуку:

— Значитъ, ты желаешь, чтобы твоя будущая жена… Отчего ты не сядешь, Германъ?

Графъ стоялъ, положивъ руку на спинку кресла, и смотрѣлъ по направленію аллеи, въ которой скрылись дѣти со своей гувернанткой. Услышавъ вопросъ бабушки, онъ машинально опустился на стулъ.

— Значитъ, ты желаешь, чтобы твоя будущая жена была достойной представительницей твоего дома, — повторила генеральша. — Я думаю, что ты можешь начать свой выборъ съ самаго высшаго круга, тебѣ нечего бояться отказа отъ кого бы то ни было.

— Кто такая эта фрейлейнъ Вальтеръ? — вдругъ спросилъ графъ, продолжая смотрѣть по направленію аллеи.

Генеральша съ удивленіемъ взглянула на него. Такой вопросъ среди серьезнаго разговора показался ей страннымъ.

— Это — воспитательница дочерей Курта, — холодно отвѣтила она. — Она довольно образованна и полезна для дѣтей; дѣвочки ее страшно любятъ, но мнѣ она нѣсколько антипатична.. Мнѣ кажется, что ея постоянное спокойствіе и вѣжливость скрываютъ нѣкоторое высокомѣріе; она слишкомъ гордо держитъ себя, а для особы, занимающей такое положеніе, какъ она, это совершенно неумѣстно.

Германъ молча подумалъ, что проницательность генеральши и на этотъ разъ не обманула ея.

— Однако вернемся къ нашему разговору, — продолжала она.

— Прости, бабушка, но позволь отложить его до другого раза, — возразилъ Германъ, внезапно вставая со стула. — Ночное путешествіе немного утомило меня, и я чувствую потребность отдохнуть. Позволь мнѣ пройти въ мою комнату.

Графъ поцѣловалъ протянутую ему руку и, ушелъ съ террасы. Генеральша откинулась на спинку кресла и начала мечтать о женитьбѣ внука, котораго любила всегда больше всѣхъ родныхъ и который такъ блистательно оправдалъ ея надежды. Она очень удивилась бы, если бы увидѣла, какъ Германъ прогуливается по парку, вмѣсто того чтобы отдыхать въ своей комнатѣ. Графъ прошелъ другимъ ходомъ въ паркъ и, несмотря на то, что солнце палило, быстро переходилъ изъ одной аллеи въ другую.

На большой зеленой лужайкѣ, подъ тѣнью огромнаго клена, сидѣла Гертруда и разсказывала, своимъ воспитанница къ сказку. Старшая дѣвочка близко прижалась къ Гертрудѣ и съ напряженнымъ вниманіемъ смотрѣла въ ея лицо, какъ бы боясь проронить хоть одно олово съ ея устъ. Младшая — стояла на травѣ, облокотившись обѣими руками на колѣна воспитательницы, и также жадно слушала, не рѣшаясь перевести дыханіе. Всѣ три онѣ представляли собою прелестную группу. Гертруда не была теперь той серьезной, холодной гувернанткой, которая такъ сдержанно-вѣжливо поклонилась графу. Ея лицо имѣло мягкое, теплое выраженіе, какъ бы согрѣтое лучемъ солнца, проникавшаго сквозь листья дерева, Въ ея тонѣ и манерѣ была чарующая ласка, она нѣжно наклонилась къ дѣтямъ и вполголоса разсказывала имъ о феяхъ и эльфахъ. Такой, какой она была сейчасъ, ея навѣрно не знали ни генеральша, ни мать ея воспитанницъ. Но графъ Арнау видѣлъ ее, стоя въ нѣкоторомъ отдаленіи. Да, въ эти семь лѣтъ Гертруда сильно измѣнилась. Изъ нѣжной, блѣдной дѣвочки она превратилась въ настоящую красавицу. Глядя на ея высокую, великолѣпную фигуру, на классически правильный профиль, на роскошные золотистые волосы, Германъ не могъ не подумать, что его тетка, баронесса Штернфелѣдъ, поступаетъ очень неосторожно, пригласивъ такую красавицу въ свой домъ. Предъ нею всѣ другія женщины должны были безусловно стушеваться.

Графу недолго пришлось любоваться прелестной группой. Одна изъ дѣвочекъ вдругъ увидѣла его и показала пальчикомъ въ его сторону. Гертруда сейчасъ же вскочила со скамьи, и слегка отстранила отъ себя дѣтей. Ея лицо сразу стало холоднымъ и серьезнымъ. Не двигаясь съ мѣста, ждала, она приближенія графа. Вотъ онъ подошелъ, и на него взглянули тѣ же загадочные синіе глаза, которые онъ такъ хорошо запомнилъ. Что-то дрогнуло въ этихъ глазахъ подъ его испытующимъ взглядомъ. Германъ не могъ разобрать, была ли это прежняя, ничѣмъ необъяснимая, ненависть къ нему, или какое-то другое чувство. Одно лишь было для него ясно — что Гертруда была такъ же враждебно настроена противъ него, какъ и раньше.

— Не знаю, фрейлейнъ Вальтеръ; позволите ли вы мнѣ возобновить ваше прежнеіе знакомство, — сказалъ графъ. — Послѣ того какъ вы такъ сдержанно отвѣтили на мой поклонъ, мнѣ приходится, сомнѣваться въ этомъ.

— Вы меня очень обяжете, графъ, если забудете о нашемъ прежнемъ знакомствѣ, — сухо отвѣтила она.

Германъ не ожидалъ такого отвѣта; онъ невольно задѣлъ его. Еще нѣсколько минутъ тому назадъ графъ колебался, подойти ли ему вообще къ Гертрудѣ, но теперь у него вдругъ явилось желаніе во что бы то ни стало продолжать съ нею разговоръ:

— Какъ прикажете, — холодно сказалъ онъ, слегка кланяясь, — но, прежде чѣмъ мы начнемъ игнорировать другъ друга, позвольте мнѣ сообщить вамъ одну вещь. Я считаю нужнымъ предупредить васъ о ней, иначе вы будете чувствовать себя очень непріятно. Завтра пріѣдутъ сюда супруги фонъ Вейнертъ.

— Я это знаю.

— Вы знаете и… — Германъ хотѣлъ сказать «остаетесь?», но не рѣшился произнести послѣднее слово.

Гертруда слегка поблѣднѣла; она поняла конецъ фразы.

— Вы забываете, графъ, что я нахожусь въ зависимомъ положеніи, — спокойно возразила она. — Я просила у баронессы отпуска на нѣсколько недѣль, но она нашла, что мое присутствіе необходимо дѣтямъ, и потому отклонила мою просьбу; такимъ образомъ я принуждена остаться.

— Если позволите, я сейчасъ же пойду къ баронессѣ и попрошу ее за васъ, — быстро проговорилъ Германъ, — Я увѣренъ, что она не откажется исполнить ваше желаніе.

— Благодарю васъ, графъ, но мнѣ наименѣе всего пріятно будетъ ваше: вмѣшательство!

Это уже было черезчуръ. Германъ закусилъ губы и отошелъ на нѣсколько шаговъ.

— Мнѣ кажется, вы чувствуете вполнѣ опредѣленное отвращеніе къ моей особѣ, — сухо сказалъ онъ, — уже второй разъ вы намѣренно оскорбляете меня. Очень жалѣю, что далъ вамъ возможность сдѣлать это, и будьте покойны, что въ будущемъ это не повторится.

Губы Гертруды задрожали, но она не отвѣтила ни слова. Германъ поклонился и скрылся за деревьями.

«Это превосходитъ всякое пониманіе, — раздраженію думалъ онъ, — такого тона не позволяли себѣ ни съ кѣмъ ни бабушка, ни Тони, а въ особенности со мною. „Мнѣ наименѣе всего пріятно будетъ ваше вмѣшательство“! Скажите пожалуйста! Она не удостаиваетъ меня милостиваго согласія похлопотать за нее!».

Спокойный, владѣющій собою графъ Арнау забылся до того, что сердито топнулъ ногой. Что его больше всего злило и въ чемъ онъ не хотѣлъ сознаться — это то, что молодая дѣвушка поступала совершенно такъ же, какъ онъ самъ поступилъ бы на ея мѣстѣ. У Гертруды былъ тотъ же холодный, гордо-отталкивающій тонъ, какой бывалъ и у него, когда кто нибудь позволялъ себѣ перейти ту границу, которую онъ ставилъ между собою и этимъ человѣкомъ. Только съ графомъ Арнау никто не дерзалъ говорить такимъ тономъ. И вдругъ «какая-то фрейлейнъ Вальтеръ», наемная гувернантка его кузинъ, позволяетъ себѣ подобную дерзость!.. Да, бабушка была права — эта дѣвушка проявляетъ неумѣстное высокомѣріе!

Германъ былъ особенно избалованъ вниманіемъ женщинъ, въ немъ заискивали, старались нравиться, поэтому отношеніе Гертруды еще болѣе поражало и оскорбляло его. Онъ тщетно ломалъ себѣ голову надъ вопросомъ, чѣмъ объяснить эту ненависть къ нему со стороны Гертруды Вальтеръ. Вообще она была для него загадкой. Графъ не понималъ, почему Гертруда остается въ этомъ домѣ. По его мнѣнію, она должна была уѣхать безъ всякаго разрѣшенія, если бы даже ей предстояло лишиться мѣста. Онъ не могъ себѣ представить, какъ она можетъ встрѣтиться съ Евгеніемъ, послѣ того какъ онъ нанесъ ей такое страшное оскорбленіе! Можетъ быть, Гертруда продолжала любить своего бывшаго жениха и не могла побороть искушеніе увидѣть его? Послѣднее предположеніе показалось Герману весьма правдоподобнымъ, но очень непріятнымъ.

— Это надо будетъ узнать, — взволнованно прошепталъ онъ, останавливаясь на дорогѣ и мрачно нахмуривъ брови. — Завтра они встрѣтятся, и я посмотрю, не откроется ли наконецъ эта тайна, запечатанная семью печатями.

На слѣдующій день пріѣхали Рейнерты, нѣсколько раньше, чѣмъ ихъ ожидали. Ихъ встрѣтилъ Германъ, такъ какъ генеральша отдыхала послѣ обѣда и онъ не хотѣлъ тревожить ее. Тони, поздоровавшись съ кузеномъ, ушла въ свою комнату, чтобы перемѣнить свой туалетъ, а ея мужъ остался съ Германомъ въ маленькой гостиной, примыкавшей къ стеклянной верандѣ.

Друзья не видѣлись пять лѣтъ со дня свадьбы Евгенія, и время не прошло такъ безслѣдно для наружности художника, какъ для Германа. Евгеній могъ все еще назваться красивымъ, интереснымъ мужчиной, но выраженіе его лица, голосъ, манеры, все измѣнилось. Усталость, пресыщенность и скука ясно выражались во всемъ его существѣ. Оживленныя черты лица стали вялыми, блестящіе, мечтательные глаза потускнѣли. Въ тонѣ голоса ослышались недовольство собою и другими.

— Хотя я получалъ отъ тебя очень лаконическія письма, — сказалъ Евгеній послѣ обычныхъ привѣтственныхъ фразъ, — но все знаю о твоей жизни. Слава, о тебѣ гремитъ далеко; ты успѣлъ сдѣлаться знаменитостью и, какъ говорятъ, скоро будешь блистать на нашемъ горизонтѣ, какъ звѣзда первой, величины.

— Неужели? Это меня удивляетъ! Я вѣдь не обѣщалъ быть извѣстностью и на меня никто не возлагалъ никакихъ надеждъ.

Евгеній понялъ намекъ.

— Это ты говоришь на мой счетъ? Да, я дѣйствительно обѣщалъ тебѣ тогда написать большую вещь, но ничего изъ этого не вышло. Мы ведемъ такую разсѣянную, разноообразную жизнь, что у меня никогда не бываетъ необходимаго покоя, настроенія…..

— А главное — желанія, — перебилъ его Германъ.

— Да, пожалуй и желанія сѣсть за работу. Юношескія мечты быстро разсѣиваются, и наступаетъ разочарованіе. Я говорю это не только въ отношеніи искусства, а всей жизни вообще.

Съ видомъ безконечной усталости Евгеній откинулся на спинку кресла. Германъ не отвѣчалъ ничего, но не спускалъ испытующаго взгляда съ лица своего бывшаго друга.

— Ты находишь странными мои слова? — спросилъ художникъ.

— Да, я не ожидалъ слышать ихъ съ твоихъ устъ. Я понимаю, что такъ можетъ разсуждать тотъ, кому жизнь не дала ничего хорошаго, но ты, обладающій всѣми благами, жизни, не долженъ говорить о разочарованіи.

— Что же дѣлать, если я нахожу, что всѣ эти пресловутыя блага — лишь одна иллюзія счастья?

Германъ всталъ и взволнованно прошелся по комнатѣ.

— Надѣюсь по крайней мѣрѣ, что твоя семейная жизнь не принесла тебѣ разочарованія. Ты счастливъ съ Тони? — спросилъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія.

Евгеній ничего не отвѣтилъ.

— Значитъ, вы несчастливы?

Художникъ сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе рукой.

— Ничего не могу сказать тебѣ относительно этого… Тони часто мучить меня своимъ дурнымъ настроеніемъ, ревностью, капризами. Кромѣ того мнѣ постоянно приходится выслушивать упреки въ томъ, что она для меня всѣмъ пожертвовала и что я обязанъ ей своимъ благосостояніемъ, такъ какъ живу на ея счетъ.

Германъ сдѣлалъ презрительную гримасу.

— Однако до чего у васъ дошло дѣло!.. — проговорилъ онъ. — Какъ же ты допускаешь это?

— Развѣ я могу запретить ей что нибудь? Тѣмъ болѣе что ея слова; — истинная правда.

— А между тѣмъ тебѣ ничего не стоило поставить себя въ независимое положеніе. Я думалъ, что богатство и титулъ жены заставятъ тебя усерднѣе работать, чтобы только благодаря самому себѣ занять въ обществѣ такое же мѣсто, какое занимаетъ Антонина.

Евгеній глубоко вздохнулъ, и въ этомъ вздохѣ чувствовалась покорность судьбѣ.

— Странный ты человѣкъ, Германъ! — произнесъ онъ. — Ты требуешь, чтобы я во всемъ дѣйствовалъ такъ же энергично; какъ ты. Но вѣдь я не обладаю твоимъ желѣзнымъ характеромъ. Не всѣ люди созданы одинаково.

— Я это знаю, — съ горькой улыбкой сказалъ графъ, — Повѣрь, Евгеній, я очень часто раскаиваюсь, что вмѣшался въ твою судьбу. Мнѣ казалось, что для развитія твоего таланта нужна спокойная, обезпеченная жизнь среди красивой обстановки и разнообразныхъ впечатлѣній, поэтому я и содѣйствовалъ твоему браку съ Тони, Дѣйствительность показала, что я глубоко ошибся. Ты принадлежишь къ числу тѣхъ людей, которыхъ нужно постоянно подгонять. Ихъ можетъ заставить работать только крайняя нужда. Если бы тебѣ пришлось добывать своимъ талантомъ средства для жизни, онъ вѣроятно не заглохъ бы такъ скоро.

— Ты говоришь такъ, точно я во все это время ничего не дѣлалъ, — обиженно возразилъ Евгеній. — А между тѣмъ я написалъ нѣсколько портретовъ, которые были высоко оцѣнены.

— Потому что ты — мужъ своей жены. Кромѣ портрета Антонины, въ который ты дѣйствительно вложилъ весь свой талантъ, ты не написалъ ничего, переходящаго за предѣлы посредственности.

— Однако ты слишкомъ откровененъ! — сквозь зубы процѣдилъ Евгеній.

— А ты разучился слушать правду, но это не можетъ заставить меня молчать!

Рейнертъ съ оскорбленнымъ видомъ поднялся съ мѣста; онъ собирался рѣзко отвѣтить Герману, но тотъ въ эту минуту отвернулся отъ него и съ напряженнымъ вниманіемъ посмотрѣлъ на дверь, которая только что открылась. Торжествующая улыбка задрожала на губахъ графа; онъ недаромъ привелъ сюда Евгенія — онъ зналъ, кто долженъ былъ пройти черезъ эту комнату, чтобы взять дѣтей на прогулку, и былъ увѣренъ, что такимъ образомъ первая минута свиданія бывшихъ жениха и невѣста не ускользнетъ отъ его вниманія.

Художникъ тоже взглянулъ по направленію двери. Вдругъ онъ задрожалъ, его лицо покрылось смертельной блѣдностью, и онъ испуганно вскрикнулъ;

— Гертруда!

Молодая дѣвушка остановилась на порогѣ. Она конечно знала, что ей предстоитъ въ тотъ: день свиданіе съ Рейнертомъ, но никакъ не ожидала, что оно произойдетъ въ настоящій моментъ. Она тоже поблѣднѣла и въ первую минуту хотѣла скрыться за дверью, но встрѣтила пронизывающій взглядъ Германа, который какъ будто стремился проникнуть въ самую глубину ея души. Ноги Гертруды точно приросли къ мѣсту, она гордо выпрямилась и спокойно выдержала взглядъ графа. Германъ видѣлъ, какъ густая краска медленно согнала блѣдность съ ея лица, но молодая дѣвушка не опускала своего взора. Такъ простояли они нѣсколько секундъ, смотря прямо въ глаза другъ другу, затѣмъ графъ отвернулся, а Гертруда, закрыла дверь, твердой походкой прошла мимо обоихъ мужчинъ, холодно-вѣжливо отвѣтивъ на ихъ поклонъ, и скрылась въ дверяхъ.

Германъ нервно сжалъ кулакъ.

«Ея ничѣмъ не, сломишь, — подумалъ онъ, — я заранѣе зналъ это. Она не только не смутилась предо мною, а наоборотъ заставила меня опустить глаза».

Евгеній только теперь пришелъ въ себя отъ изумленія.

— Германъ, что это означаетъ? — воскликнулъ онъ. — Неужели здѣсь сейчасъ была Гертруда Вальтеръ? Ты зналъ раньше объ этомъ? Говори же, ради Бога, говори!

Графъ сложилъ руки и съ вызывающимъ видомъ, который у него всегда появлялся въ минуты сильнаго раздраженія, рѣзкими тономъ отвѣтилъ:

— Фрейлейнъ Вальтеръ служитъ гувернанткой у моего дяди, барона Штернфеньда, который гоститъ теперь со своей семьей здѣсь. Я понимаю, что вамъ обоимъ будетъ непріятна эта встрѣча. У фрейлейнъ Вальтеръ хватило такта на то, чтобы совершенно игнорировать тебя; это было вполнѣ правильно и корректно съ ея стороны. Ты тоже можешь не замѣчать ея; тебѣ это будетъ не трудно сдѣлать, такъ какъ фрейлейнъ Вальтеръ всецѣло посвятила себя дѣтямъ и очень рѣдко, даже — вѣрнѣе — никогда, не показывается въ нашемъ обществѣ.

Евгеній повидимому не слышалъ послѣднихъ словъ Германа. Онъ продолжалъ смотрѣть на закрытую дверь, за которой скрылась его бывшая невѣста.

— Гертруда здѣсь, — повторилъ онъ нѣсколько разъ, — я долженъ видѣть ее, поговорить съ нею. О, это теперь — не та простенькая дѣвочка, съ которой я разошелся. Какой она стала красавицей, удивительной красавицей!..

— Я думаю, что намъ пора отправиться къ твоей женѣ, — сухо прервалъ графъ изліянія своего друга, — она вѣрно уже давно готова; мы зайдемъ за нею, а потомъ отправимся всѣ вмѣстѣ къ бабушкѣ.

— Нѣтъ, нѣтъ, — горячо возразилъ. Евгеній, — я не могу сейчасъ же послѣ этого неожиданнаго свиданія, послѣ пережитыхъ волненій, дѣлать оффиціальный визитъ, исполнять скучныя свѣтскія формальности. Нѣтъ, нѣтъ, отложимъ это на послѣ.

— Милый Евгеній, «скучныя свѣтскія формальности» ты обязанъ выполнить ради родныхъ твоей жены, которые оказали тебѣ честь, принявъ въ свою семью, — спокойно, но значительно проговорилъ графъ, — Постарайся побороть свое волненіе и слѣдуй за мною. Генеральша фонъ Штернфельдъ не привыкла ждать.

Германъ властно взялъ подъ-руку своего друга и увелъ съ собою.

VI.

Вторая недѣля пребыванія гостей у генеральши Штернфельдъ близилась къ концу. Время пролетѣло, быстро въ вихрѣ всевозможныхъ развлеченій, какія только были доступны въ деревнѣ. Генеральша, по преклонности лѣтъ нуждавшаяся въ полномъ. отдыхѣ, не могла не принимать и не приглашать гостей, которые стремились попасть къ ней въ домъ главнымъ образомъ для того, чтобы видѣть Германа. Графъ Арнау сдѣлался извѣстностью, и всѣмъ сосѣдямъ хотѣлось выразить ему свое восхищеніе и радость по поводу его блестящей карьеры. Распространившіеся слухи о томъ, что графъ не прочь жениться, привлекли въ имѣніе генеральши большое количество представительницъ прекраснаго пола.

Германъ принималъ всѣ эти ухаживанія со своей обычной, вѣжливо-холодной, нѣсколько иронической манерой обращенія. Къ свѣтскимъ обязанностямъ онъ относился, какъ къ скучному, но необходимому долгу. Хотя генеральша была очень воспитанная дама и гостепріимная хозяйка, тѣмъ не менѣе она не разъ дала почувствовать Антонинѣ, что пригласила ее и мужа къ себѣ только благодаря Герману. Это сообщеніе конечно доставило мало удовольствія супругамъ фонъ Рейнертъ. Антонина обижалась при каждомъ удобномъ случаѣ; Евгеній былъ постоянно раздраженъ; ихъ пребываніе въ замкѣ могло быть крайне непріятнымъ, если бы постоянные визиты и пріемы не отвлекали гостей и хозяевъ отъ семейныхъ неудовольствій. Поэтому молодой графъ и находилъ всѣ эти развлеченія хотя и скучными, но необходимыми.

Вечеромъ, за два дня до разъѣзда гостей, генеральша позвала къ себѣ на нѣсколько часовъ своихъ маленькихъ внучекъ. Гертруда воспользовалась свободнымъ временемъ и, взявъ книгу, отправилась въ паркъ. Она все время старалась не бывать здѣсь, во избѣжаніе непріятной встрѣчи, а если иногда представлялась необходимость гулять въ паркѣ, то она ни на одну минуту не отпускала отъ себя дѣтей. Въ этотъ вечеръ она была увѣрена, что никого не встрѣтитъ, такъ какъ почти всѣ уѣхали съ прощальнымъ визитомъ къ сосѣдямъ.

Медленной походкой направилась дѣвушка, къ своей любимой скамьѣ, стоявшей подъ большимъ, развѣсистымъ кленомъ. Въ паркѣ было тихо и пусто. Заходящее солнце золотило зелень кустовъ и деревьевъ, а сквозь ихъ листву бѣлѣли перья лебедей, плывшихъ по озеру. Вездѣ царила полнѣйшая тишина. Гертруда опустилась на скамью и, подперевъ голову руками, глубоко задумалась. Наконецъ-то прошли эти страшныя двѣ недѣли, которыхъ она боялась! Въ сущности онѣ оказались не такими ужасными, какъ она ожидала. Никто не мѣшалъ ей держаться совершенно отдѣльно отъ общества. Генеральша не скрывала своей антипатіи къ Гертрудѣ Вальтеръ, а Антонина не выносила присутствія «этой воспитательницы», хотя конечно и не подозрѣвала о ея бывшихъ отношеніяхъ къ Евгенію. Она не могла простить гувернанткѣ, что въ ея обществѣ онѣ, знатныя дамы, совершенно стушевываются; красота, «простой мѣщанки» затмевала ихъ всѣхъ. Послѣ бурной вспышки первой встрѣчи Евгеній какъ будто образумился; можетъ быть, онъ боялся ревности Антонины, но во всякомъ случаѣ, встрѣчаясь съ Гертрудой за общимъ столомъ, держалъ себя съ нею, какъ съ малознакомой особой. Графъ Арнау тоже исполнилъ свое слово и не давалъ Гертрудѣ возможности оскорбить его. Послѣ своего послѣдняго разговора, съ нею онъ совершенно игнорировалъ ее, она точно перестала существовать для него. Графъ конечно былъ корректенъ, вѣжливъ, какъ это требовалось по отношенію кого бы то ни было, но и только. Ни одного лишняго слова, ни одного лишняго взгляда, Гертруда наконецъ добилась того, чего желала. Впрочемъ теперь это не имѣло большого значенія, такъ какъ черезъ день былъ назначенъ отъѣздъ семьи барона Штернфельда, и Гертруда надѣялась разстаться съ графомъ Арнау навсегда. Она должна была, бы почувствовать большое облегченіе при этой мысли, а на дѣлѣ это вышло не такъ, — и теперь она, глубоко вздохнувъ, сжала руки, какъ бы отъ непомѣрной внутренней боли.

Гертруда, сильно измѣнилась въ эти двѣ недѣли: ея лицо похудѣло и поблѣднѣло, въ глубокихъ синихъ главахъ явилось выраженіе мучительнаго безпокойства. Ея губы были крѣпко сжаты, точно она боялась выдать какую-то страшную тайну.

Гертруда провела рукой по лбу и открыла книгу, но читать не могла. Ея взоры блуждали по строкамъ страницы, улавливали отдѣльныя слова, но она не понимала ихъ, не находила связи между ними. Назойливыя мысли лѣзли въ голову и не давали возможности сосредоточиться. Убѣдившись, что изъ ея чтенія не выйдетъ толка, она нервно отбросила книгу и закрыла глаза обѣими руками.

— Гертруда, — вдругъ услышала она чей-то голосъ.

Дѣвушка испуганно вздрогнула и вскочила со своего мѣста. — Ахъ, это — вы, баронъ Рейнертъ!

Евгеній стоялъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ своей бывшей невѣсты. Онъ былъ блѣденъ, взволнованъ и его голосъ дрожалъ, когда онъ спросилъ:

— Можно мнѣ подойти къ вамъ?

— Нѣтъ! — послѣдовалъ сухой, рѣшительный отказъ.

Несмотря на запрещеніе, художникъ все-таки приблизился шага на два.

— Гертруда, не будь такъ строга, — прошепталъ онъ, — я знаю, что ты возненавидѣла меня за то, что я сдѣлалъ тебя несчастной, но…

Съ выраженіемъ безграничной гордости дѣвушка подняла голосу и, взглянувъ прямо въ глаза. Евгенія, возразила твердымъ голосомъ, въ которомъ не было и слѣда волненія:

— Вы ошибаетесь, господинъ фонъ Рейнертъ; я къ вамъ совершенно равнодушна, и вы ничуть не сдѣлали меня несчастной.

— Въ такомъ случаѣ пострадалъ лишь я, — скорбно замѣтилъ Евгеній. — Съ того момента, какъ я разстался съ тобою, я не зналъ счастья; меня все время преслѣдовали воспоминанія о тебѣ. А теперь, когда я снова встрѣтился съ тобою, я прихожу въ полное отчаяніе при мысли о томъ, что я покинулъ тебя.

Онъ опустился на ту скамью на которой только что сидѣла Гертруда, и закрылъ рукой глаза. Дѣвушка спокойно, съ легкимъ оттѣнкомъ презрительнаго состраданія смотрѣла на своего бывшаго жениха.

— Евгеній… — начала она, но тотчасъ же, видя, что Рейнертъ радостно вскочилъ, услышавъ ея обращеніе, прибавила: — нѣтъ, нѣтъ, ты не такъ понимаешь меня: я называю тебя по имени только, какъ товарища своего дѣтства. Если тебя мучитъ мысль, что ты сдѣлалъ меня несчастной, то можешь вполнѣ успокоиться, — тебѣ не въ чемъ упрекать себя. Когда ты разошелся со мною, то страдала лишь моя гордость, сердце, же осталось невредимымъ, потому .что я никогда не любила тебя.

— Что ты говоришь, Гертруда?

— Да, Евгеній, я никогда не любила! — твердо повторила дѣвушка. — Ты освободилъ меня отъ даннаго слова къ нашему обоюдному благополучію. Если бы этого, не было, то я сама сказала бы тебѣ современемъ, что не могу быть твоей женой.

— Это невозможно.! — воскликнулъ Евгеній, — если ты не любила меня, то зачѣмъ…

— Согласилась, на твое предложеніе, хочешь ты сказать? — закончила, фразу Гертруда, опустивъ глаза, и мягкая грусть обвѣяла ея лицо. — Я была тогда ребенкомъ, — продолжала она тихимъ, скорбнымъ голосомъ, проникавшимъ въ душу Рейнерта, — я ничего не знала и не видѣла, кромѣ больной матери, горя, лишеній и еще чего-то, что еще труднѣе было перенести. Ты пріѣхалъ изъ столицы во всемъ блескѣ своего таланта. О тебѣ говорили, тобой восхищались въ нашемъ маленькомъ городкѣ, ты сталъ въ моихъ глазахъ героемъ. И вотъ, когда этотъ герой упалъ къ моимъ ногамъ, клянясь мнѣ въ любви, я поступила такъ, какъ поступила бы всякая шестнадцати лѣтняя неопытная дѣвушка. Я любила тебя, какъ хорошаго товарища, друга дѣтства, и приняла это чувство за настоящую любовь. Когда мы разошлись, я подозрѣвала, что это была не любовь, теперь же я въ этомъ и не сомнѣваюсь.

Послѣднія слова молодая дѣвушка произнесла еле слышно, но въ ея голосѣ прозвучала безконечная тоска.

Рейнертъ до сихъ поръ видимо сдерживался, но больше уже не въ силахъ былъ владѣть собою.

— Нѣтъ, Гертруда, это — неправда! — страстно воскликнулъ онъ. — Этого не можетъ быть, ты обманываешь и себя, и меня. Ты хочешь снятъ съ меня тяжесть раскаянія и не подозрѣваешь, что наносишь мнѣ еще болѣе тяжелый ударъ, говоря, что не любишь и не любила меня, О, если бы ты знала, какъ я несчастенъ въ своей золотой клѣткѣ, въ своемъ бракѣ съ женщиной, которая играетъ мною, точно игрушкой! Сегодня она меня обожаетъ, а завтра — оскорбляетъ самымъ ужаснымъ образомъ… Ахъ, если бы ты знала, какъ я раскаиваюсь въ своемъ безумномъ поступкѣ, заставившемъ меня…

— Прекратимъ этотъ разговоръ, Евгеній, — прервала его Гертруда. — Ты слышалъ отъ меня вою правду, я не могу сказать ничего другого. А теперь прощай!

Она протянула руку художнику, но тотъ не замѣтилъ этого.

— Я слишкомъ поздно увидѣлъ, что потерялъ въ твоемъ лицѣ, какую глупость совершилъ и какъ жестоко наказанъ за нее! — продолжалъ онъ съ все возрастающею страстью. — Мое увлеченіе женой давно смѣнилось равнодушіемъ, а теперь, увидѣвъ тебя, я чувствую, какъ моя прежняя единственная любовь разгорается съ новой силой и снова склоняетъ меня къ твоимъ ногамъ.

Глубоко возмущенная Гертруда отступила на нѣсколько шаговъ.

— Вы забываіеггесь, господинъ фонъ Рейнертъ, — гордо проговорила она. — Ваши олова оскорбительны, какъ для вашей супруги, такъ и для меня. Пожалуйста оставьте меня сейчасъ же, я не желаю васъ слушать.

Даже это требованіе, выраженное рѣзкимъ, властнымъ тономъ, не могло образумить потерявшаго голову Евгенія. Онъ бросился на колѣна предъ Гертрудой и началъ объясняться ей въ любви съ той пламенной страстью, которая подѣйствовала на нее, когда ей было шестнадцать лѣтъ. На этотъ разъ она ему ничего не отвѣтила, но отвернулась съ видомъ глубокаго презрѣнія и хотѣла уйти. Это вывело Евгенія изъ себя; онъ вскочилъ на ноги, схватилъ руку молодой дѣвушки и насильно притянулъ ее къ себѣ.

Гертруда вскрикнула отъ негодованія и хотѣла освободитъ свою руку, но этого не понадобилось. Въ ту самую минуту; какъ Рейнертъ осмѣлился прикоснуться къ ней, чья-то большая, сильная рука бросила его на землю и заставила выпустить руку дѣвушки. Гертруда подняла глаза — между нею и Евгеніемъ стоялъ графъ Арнау.

Внезапное появленіе Германа заставило дѣвушку невольно отшатнуться и отъ него. Это движеніе не укрылось отъ графа; на его лицѣ появилась тѣнь, и губы слегка вздрогнули. Тѣмъ не менѣе онъ сталъ предъ Гертрудой, какъ бы защищая ее обоимъ тѣломъ, сложилъ руки и ждалъ, что будетъ дальше.

Евгеній поднялся съ земли и, поблѣднѣвъ отъ бѣшенства, подошелъ къ нему.

— Что это значитъ, Германъ? — грозно спросилъ онъ. — По какому праву ты тайно слѣдишь за мною и вмѣшиваешься въ мои дѣла?

Графъ остался совершенно спокойнымъ, несмотря на грозный тонъ Рейнерта. Смѣривъ его презрительнымъ взглядомъ съ ногъ до головы, онъ отвѣтилъ съ ледяной холодностью:

— Ты еще осмѣливаешься спрашивать, зачѣмъ я долженъ былъ вмѣшаться въ твои дѣла?

— Ты меня оскорбилъ, — закричалъ Евгеній, не. владѣя, собой отъ гнѣва, — смертельно оскорбилъ и обязанъ или, извиниться, или дать мнѣ удовлетвореніе съ оружіемъ въ рукахъ.

Не удостаивая его отвѣтомъ, Германъ обратился къ Гертрудѣ:

— Вы видите, сударыня, что баронъ фонъ Рейнертъ настолько потерялъ самообладаніе, что позволяетъ себѣ рѣзкости даже въ присутствіи дамы; поэтому позвольте мнѣ просить васъ оставитъ насъ вдвоемъ.

Дѣвушка стояла, опустивъ глаза. Куда дѣвалась ея самоувѣренная гордость? Еще такъ недавно она вызывающе смотрѣла прямо въ зоркіе глаза графа, а теперь почти робко потупила, предъ нимъ свой взоръ. Молча кивнувъ головой въ знакъ согласія, она тихо удалилась.

Графъ долго смотрѣлъ ей вслѣдъ, затѣмъ провелъ рукою по лбу и обратился наконецъ къ Евгенію:

— Ну, вотъ теперь мы одни. Что ты хотѣлъ мнѣ сказать?

— Я хотѣлъ заявить тебѣ, что мнѣ уже надоѣло играть роль какого-то школьника, которымъ ты командуешь и котораго безнаказанно оскорбляешь. То, что произошло между мною и Гертрудой, не касается никого. Мы не потерпимъ вмѣшательства третьяго лица.

— Неужели? — насмѣшливо проговорилъ Германъ, — я думаю, что ты ошибаешься.

— Мнѣ все равно, что ты думаешь, но ты позволилъ себѣ бросить меня на землю, и я требую удовлетворенія за такое оскорбленіе. Ты слышишь, Германъ, я вызываю тебя на дуэль.

— Дуэль между нами была бы болѣе чѣмъ смѣшна, — отвѣтилъ графъ, насмѣшливо пожавъ плечами…

— Значитъ, ты отказываешься?

— Да. Мы плохо отблагодарили бы за гостепріимство бабушку, если бы стаи драться на-смерть въ ея имѣніи — это, вопервыхъ; во-вторыхъ, Антонина слишкомъ близка мнѣ для того, чтобы убитъ ея мужа, а, въ-третьихъ, я дорожу жизнью и, не желаю рисковать ею изъ-за твоего минутнаго настроенія. Нѣтъ, я драться не стану.

Евгеній сжалъ кулаки, задыхаясь въ безсильномъ гнѣвѣ.

— Въ такомъ случаѣ ты, Германъ…

— Пожалуйста безъ оскорбленій, — властію остановилъ его графъ. — У тебя было много случаевъ въ жизни для того, чтобы испытать мою храбрость. Сегодняшняя сцена — полнѣйшій разрывъ нашей дружбы, которая уже давно существовала лишь на словахъ. Отнынѣ наши пути расходятся навсегда.

Если Германъ не хотѣлъ доводить дѣло до крайности, то не долженъ былъ говорить съ Рейнертомъ такимъ надменно-пренебрежительнымъ тономъ, который заставилъ художника потерять послѣдніе остатки разума. Онъ подошелъ близко къ графу и глухимъ голосомъ процѣдилъ сквозь стиснутые зубы:

— Я спрашиваю тебя въ послѣдній разъ: ты дашь мнѣ удовлетвореніе?

— Нѣтъ!

— Ну, тогда, я заставлю тебя драться! — прохрипѣлъ Евгеній и, поднявъ руку, ударилъ Германа по лицу.

Дѣйствіе этого удара было страшно. На лицѣ графа не было ни кровинки, онъ судорожно сжалъ кулаки хотѣлъ броситься къ Рейнерту, чтобы уничтожить его на мѣстѣ, но обычное самообладаніе быстро вернулось къ нему. Онъ глубоко вздохнулъ и опустилъ поднятыя вверхъ руки.

— Хорошо, пусть будетъ по-твоему, — спокойно произнесъ онъ, — въ такомъ случаѣ завтра утромъ.

Было что-то сверхъестественное въ этой желѣзной выдержкѣ графа, составлявшей контрастъ съ безумной выходкой художника. Евгеній казался сконфуженнымъ и какъ будто самъ не вѣрилъ тому, что сдѣлалъ. Онъ бросился къ Герману, какъ бы желая извиниться предъ нимъ, ню уже было поздно — графъ повернулся и быстро скрылся.

Германъ вошелъ въ боковую аллею, чтобы кратчайшимъ путемъ пройти въ домъ, но, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, остановился въ изумленіи — предъ нимъ стояла Гертруда. При первомъ взглядѣ на дѣвушку, графъ убѣдился, что она слышала весь его разговоръ съ Евгеніемъ, но не хотѣлъ касаться этого вопроса.

— Я долженъ просить васъ, фрейлейнъ Вальтеръ, позволить мнѣ проводить васъ до дома, — вѣжливо обратился онъ къ Гертрудѣ, — иначе вамъ грозитъ опасность снова встрѣтиться съ барономъ фонъ Рейнертомъ.

Не говоря ни слова, молодая дѣвушка пошла рядомъ съ нимъ. Медленно подвигались они по аллеѣ, полутемной отъ высокихъ, развѣсистыхъ деревьевъ; только верхушки старыхъ дубовъ и кленовъ золотились подъ послѣдними лучами заходящаго солнца. Графъ Арнау соблюдалъ условленное молчаніе; его видъ былъ холоденъ и мраченъ. Гертруда опустила глаза и только изрѣдка украдкой поглядывала на своего спутника. Безпокойство и !!!Сида выражалось на ея лицѣ, а грудь тяжело и неровно дышала.

Наконецъ, точно рѣшившись на что-то, она тихо произнесла:

— Графъ!..

Германъ остановился.

— Что прикажете? ,

Дѣвушка молчала нѣсколько секундъ. Слова не сходили съ ея устъ; затѣмъ съ видимымъ усиліемъ она чуть слышно спросила:

— Вы хотите драться съ господиномъ фонъ Рейнертомъ?

— Вы можете засвидѣтельствовать, что съ моей стороны было сдѣлало все для избѣжанія этой дуэли, — отвѣтилъ Германъ, слегка пожавъ плечами, — но Евгенію удалось заставить меня драться. Бываютъ такія условія, что невозможно уклониться отъ соблюденія ихъ, хотя и признаешь ихъ вредными. Послѣ того, что произошло между нами, честь моего положенія пострадала бы, если бы я отказался отъ дуэли; поэтому мнѣ невольно приходится подчиниться необходимости…

— Вы будете драться изъ-за меня, — воскликнула Гертруда. — Нѣтъ, этого не можетъ, не должно бытъ.

Голосъ дѣвушки сталъ твердымъ и рѣшительнымъ.

— Вы хотите помѣшать намъ? — спросимъ графъ съ улыбкой.

— Да, — энергично отвѣтила Гертруда. — Я обращусь къ генеральшѣ и баронессѣ фонъ Рейнертъ съ просьбой употребитъ все ихъ вліяніе…

— Нѣтъ, вы этого не сдѣлаете, — строгимъ тономъ прервалъ ее Германъ. — Вы не передадите имъ того, что случайно узнали. Подобныя вещи рѣшаются самими противниками, а не вмѣшательствомъ женщинъ. По крайней мѣрѣ на меня не подѣйствовали бы въ данномъ случаѣ ни убѣжденія бабушки, ни слезы и обмороки моей кузины, ни чьи бы то ни было просьбы.

Въ первый разъ въ теченіе всего разговоря Гертруда, посмотрѣла въ глаза графа, и Германъ увидѣлъ въ ея взорѣ такую безконечную тревогу, такую мольбу, что, несмотря на только что произнесенныя слова, побоялся поддаться искушенію и поспѣшилъ отвести свой взглядъ.

— Я знаю, что требую отъ васъ очень трудной вещи, — продолжалъ графъ болѣе мягкимъ тономъ, — конечно тяжело молчать, если надѣешься, что можно однимъ словомъ остановитъ кровопролитіе. Я убѣжденъ, что очень немногія женщины въ состояніи были бы справиться съ этой задачей, и думаю, что вы принадлежите къ числу этихъ немногихъ. Моя честь требуетъ, чтобы дуэль прошла установленнымъ порядкомъ, и потому прошу васъ дать мнѣ слово, что вы никому не скажете о ней до завтрашняго полудня. Даете ли вы мнѣ это слово?

Онъ протянулъ руку, и Гертруда, почти ничего не оознавая, положила на нее свою. Ея маленькая рука такъ сильно дрожала въ рукѣ графа, что онъ сейчасъ же выпустилъ ее.

— Не тревожьтесь такъ, — съ горькой улыбкой замѣтилъ онъ. — Мнѣ принадлежитъ первый выстрѣлъ, и я умѣю обращаться съ оружіемъ. Какъ бы ни оскорбилъ меня Евгеній, я не забуду, что онъ былъ когда-то моимъ другомъ. Онъ не долженъ поплатиться жизнью за свою глупость, хотя конечно я знаю, что съ его стороны не могу ждать пощады.

Гертруда слушала, опустивъ голову, рѣчь графа, но при послѣднихъ словахъ вздрогнула и испуганно подняла глаза. Вѣроятно въ ея лицѣ промелькнуло что-то такое, что подѣйствовало на. графа, какъ магнетическая сила. Его взоръ сверкнулъ радостью, онъ схватилъ ея руки и тихо спросилъ:

— Гертруда, за что вы ненавидите меня?

Дѣвушка, вздрогнула, предательскій румянецъ залилъ ея лобъ и щеки, она хотѣла освободить сбои руки, но Германъ не выпускалъ ихъ.

— Съ первой нашей встрѣчи вы отнеслись ко мнѣ враждебно и продолжаете ненавидѣть меня. Гертруда, теперь мы должны объясниться. Скажите же, что вы имѣете противъ меня, чѣмъ я возбудилъ вашу ненависть?

Никто не повѣрилъ бы, что обычно холодный, сухой тонъ Германіи могъ обладать такими мягкими, нѣжными нотами, — отъ которыхъ затрепетала вся душа дѣвушки. Трудно передать всю смѣну ощущеній, отразившихся на лицѣ Гертруды. Оно выражало боль., тревогу, отчаяніе и затѣмъ все вдругъ смѣнялось безконечной радостью.

— О, Боже, Боже! — воскликнула она, и въ этомъ возгласѣ слышались не то страданье, не то счастье.

Какъ бы для того, чтобы скрыть свои чувства отъ неотрывавшихся отъ нея взоровъ графа, Гертруда закрыла руками лицо.

— Я вижу, что у васъ есть какая-то тайна, которую вы не хотите мнѣ сказать. Пусть будетъ такъ, какъ вы желаете, я подожду. Одно только мнѣ необходимо знать, прежде чѣмъ я отправлюсь на мѣсто дуэли: за кого изъ насъ двоихъ вы боитесь?

Наступило долгое, тяжелое молчаніе, затѣмъ Гертруда опустила руки; ея лицо было смертельно-блѣдно, но спокойно.

— Я боюсь за каждаго, чья жизнь находится въ опасности! — беззвучно отвѣтила она.

Графъ отступилъ на нѣсколько шаговъ. Его глаза сразу потускнѣли и лицо приняло неподвижно-сухое выраженіе.

— Вы правы, сударыня, — холодно проговорилъ онъ, — ввиду того, что вы являетесь невольной причиной нашей дуэли, то смерть каждаго изъ насъ будетъ вамъ одинаково непріятна. Я вполнѣ понимаю ваши чувства… Прощайте!

Германъ почтительно поклонился и ушелъ. На поворотѣ аллеи онъ остановился, такъ какъ ему показалось, что его позвали; но когда онъ обернулся, то увидѣлъ, что Гертруда стоитъ неподвижно все на томъ же мѣстѣ. Графъ Арнау гордо поднялъ голову и не оглядываясь прошелъ въ домъ.

VII.

Утро было ясное, солнечное. За завтракомъ отсутствовали графъ Арнау и баронъ фонъ Рейнертъ, которые отправились вмѣстѣ съ нѣсколькими сосѣдями на дальнюю прогулку, верхомъ на лошадяхъ. Все это случилось экспромтомъ. Хозяйка дома и всѣ гости узнали о предполагаемой поѣздкѣ только наканунѣ вечеромъ. Не было за столомъ и Гертруды Вальтеръ, которая чувствовала себя совсѣмъ больною. Баронесса ІІІтернфедьдъ была очень недовольна внезапнымъ нездоровьемъ гувернантки, такъ, какъ принуждена была сама смотрѣть за дѣтьми. Няня дѣвочекъ и камеристка, баронессы не могли сдѣлать это, такъ какъ были заняты укладкой вещей къ завтрашнему отъѣзду.

Гертруда безпокойно ходила взадъ и впередъ по своей комнатѣ, окна которой выходили въ поле. Она не рѣшилась показаться въ столовой, чтобы не выдать себя. Если бы въ ея присутствіи заговорили о «верховой прогулкѣ» графа и Рейнерта, она не могла бы сидѣть спокойно, — вѣдь ей было извѣстно, какую прогулку они предприняли! Какъ ужасно было молча дрожать за жизнь человѣка, не знать, что произойдетъ въ слѣдующій моментъ, и сидѣть въ полнѣйшей бездѣятельности, въ то время какъ за нее проливается кровь!.. Это было выше силъ, данныхъ человѣку! Гертруда сдержала свое обѣщаніе — никто не слышалъ отъ нея ни звука по поводу дуэли, но чего ей это стоило, знала она одна.

По виду дѣвушки можно было опредѣлить, что она не сомкнула глазъ въ эту ночь. Съ чувствомъ мучительнаго ожиданія она все чаще и чаще подходила къ окну, не отрывая взора отъ дороги, ведущей въ лѣсъ. Весело озаряло солнце широкія поля, засѣянныя хлѣбомъ. Утренній вѣтерокъ ласково колыхалъ высокіе колосья ржи; высоко подъ яснымъ синимъ небомъ летали ласточки, плавно размахивая крыльями.

Куда, дѣвались гордость и самообладаніе Гертруды? Смертельная тревога, которую она испытала въ эту ночь, открыла ей глаза на то, въ чемъ она не хотѣла сознаться даже самой себѣ. Изъ ея головы не выходила фраза, сказанная вчера: «Онъ не долженъ поплатиться жизнью за свою глупость; хотя я конечно знаю, что съ его стороны я не могу ждать пощады». Да, на великодушіе Евгенія нельзя было расчитывать это Гертруда знала хорошо. Рейнертъ былъ мстителенъ, и съ радостью отмститъ графу, такъ какъ умственное превосходство Германа часто подавляло и тяготило его. Къ сожалѣнію Евгеній тоже умѣлъ обращаться съ оружіемъ и всегда попадалъ въ цѣль.

Гертруда опустилась на колѣна и съ мольбой протянула руки къ Распятію, висѣвшему въ углу. Она теперь хорошо знала, за кого молилась, знала, это еще вчера, когда графъ спросилъ: «Гертруда, за что вы ненавидите меня?». Зачѣмъ она не отвѣтила ему тогда на его вопросъ? Теперь она горова была бѣжать къ нему, сказать ему все, открыть свою душу, но уже было поздно. Какъ холодно простились они и, можетъ бытъ, навсегда!

Издали послышался стукъ лошадиныхъ копытъ. Гертруда поспѣшила къ окну, и на этотъ разъ ожиданіе не обмануло ея. Ея глаза узнали всадника, когда онъ былъ еще у опушки лѣса. Еще минута — и графъ Арнау, въ сопровожденіи грума, подъѣхалъ къ дому и спрыгнулъ съ сѣдла.

Внезапное появленіе того, кого Гертруда считала уже погибшимъ, лишило ее послѣдняго самообладанія. Изъ ея груди невольно вырвался крикъ безграничнаго счастья, на лицѣ выражалось полное признаніе въ горячей любви, и, не думая, не разсуждая, Гертруда бросилась навстрѣчу Герману.

Тяжелый глухой ударъ, а затѣмъ трескъ заставили ее остановиться и оглянуться назадъ. Одинъ изъ дорожныхъ сундуковъ Гертруды, который она вчера достала и наполовину уложила, упалъ со своей подставки. Простой, легко объяснимый случай могъ вызвать это паденіе; можетъ быть, даже сама Гертруда нечаянно толкнула сундукъ, когда быстро прошла мимо, торопясь навстрѣчу графу, но это происшествіе произвело сильное впечатлѣніе на молодую дѣвушку. Ея щеки поблѣднѣли, рука невольно скользнула вдоль полуоткрытой двери и заперла ее на ключъ. Медленно и нерѣшительно Гертруда отошла отъ этой двери и направилась къ окну въ самый уголъ комнаты. На ея лицѣ появилось странное выраженіе суевѣрнаго ужаса. Робко, точно боясь увидѣть привидѣніе; она наклонилась къ сундуку.

Это былъ небольшой старомодный ящикъ, принадлежавшій, покойному отцу Гертруды, и дѣвушка берегла его, какъ талисманъ. Это была единственная вещь, оставшаяся у нея отъ отца, котораго она не знала, но страстно любила по разсказамъ матери. Куда бы Гертруда ни ѣздила, она всегда брала съ собою этотъ сундучекъ, и вдругъ онъ сломался, какъ разъ въ тотъ моментъ, когда она собиралась забыть ужасное прошлое. Дрожащими руками подняла она выпавшія книги и открыла крышку сундука. Задняя его сторона расщепилась, и куски дерева держались только благодаря кожѣ, которой былъ обить ящикъ. Изъ одной изъ щелей торчалъ клочекъ бумаги. Гертруда машинально вытащила его и хотѣла бросить, какъ вдругъ увидѣла внизу подпись, заставившую ее содрогнуться. Она протерла руками глава, думая увѣрить себя, что ей это только показалось, что она увидѣла на бумагѣ это имя потому, что всѣ ея мысли были заняты только имъ. Она снова прочла подпись — нѣтъ, сомнѣній больше не могло быть.

На бумагѣ ясно, хотя и выцвѣтшими уже чернилами, было написано: «Адальбертъ Германъ графъ Арнау». Желтизна бумаги указывала, что записка долгое время пролежала въ сундучкѣ. Вѣроятно когда нибудь быстро открыли крышку, бумажка скатилась и незамѣтно застряла между деревомъ и кожей.

Голова Гертруды закружилась; она не въ состояніи была понять, въ чемъ дѣло. Дрожащими руками она раскрыла сложенный листокъ бумаги; на немъ было написано лишь нѣсколько строкъ, но онѣ подѣйствовали на нее, какъ ударъ молніи. Нѣсколько минутъ она стояла на колѣнахъ точно оглушенная, затѣмъ быстро вскочила на ноги. По ея блѣдному лицу разлился густой румянецъ; глаза побѣдоносно засверкали, она обѣими руками прижала свою драгоцѣнную находку къ груди и облегченно вздохнула, какъ будто сбросила со своихъ плечъ ужасную тяжесть, давившую ее вою жизнь.

Однако въ слѣдующій же моментъ холодная дрожь пробѣжала по ея тѣлу; ея сердце сжалось мучительной болью, бумажка, выскользнувъ изъ рукъ, лежала на полу, и никто не подумалъ бы, что въ ней заключались счастье и честь цѣлой семьи. Больше двадцати лѣтъ тому назадъ эту записку тщетно искали вездѣ, гдѣ только можно было заподозрить ея существованіе; два человѣка испытали всѣ ужасы нужды изъ-за ея потери, и вдругъ теперь она попала прямо въ руки Гертруды. Дѣвушка подняла глаза и съ отчаяніемъ воскликнула:

— О, Боже, почему именно я должна была найти ее и какъ разъ въ эту минуту?!

Гертруда думала въ прошлую безсонную ночь, что дошла до предѣла человѣческаго горя, а теперь чувствовала, что то было ничто въ сравненіи съ тѣмъ, что она переживала въ эту минуту. Раньше она дрожала за жизнь человѣка, котораго могли убить другіе, теперь же была принуждена собственноручно нанести ему ударъ, болѣе тяжелый, чѣмъ смерть.

Многія женщины на ея мѣстѣ рѣшили бы вопросъ просто и подчинились бы влеченію сердца, но, къ своему несчастью, Гертруда не принадлежала къ числу слабыхъ натуръ. Одинокая суровая жизнь научила ее еще въ юности тому, чему другіе — болѣе счастливые — люди не могли научиться въ теченіе всего своего существованія. Непоколебимое сознаніе долга, выработавшееся вслѣдствіе тяжелой, полной лишеній жизни, одержало и теперь верхъ надъ другимъ — болѣе нѣжнымъ — чувствомъ. Гертруда вспомнила слезы матери, смерть отца, погибшаго такъ трагически, клеймо позора, лежавшее на его имени. Теперь въ ея рукахъ была возможность снять этотъ позоръ, и долгъ обязывалъ ее сдѣлать это, несмотря ни на что!

Лицо дѣвушки приняло холодное, рѣшительное выраженіе; она нагнулась и, поднявъ листокъ бумаги съ пола, съ горечью подумала:

«Предостереженіе явилось какъ разъ во-время; я готова была измѣнить памяти моихъ несчастныхъ родителей ради личнаго счастья. Нѣтъ, нѣтъ, этого не будетъ!.. я возстановлю поруганную честь отца, хотя вмѣстѣ съ этимъ навѣки разобью свое сердце».

. Въ то время, какъ Гертруда вела такую ожесточенную борьбу между чувствомъ и долгомъ, все общество, жившее въ замкѣ, собралось по обыкновенію на стеклянной верандѣ. Баронъ Штернфельдъ читалъ матери вслухъ газету, но разныя политическія новости, интересовавшія генеральшу, казались скучными баронессѣ Штернфельдъ и Антонинѣ. Баронесса погрузилась въ свое вышиваніе, поглядывая повременамъ на дочерей, игравшихъ въ саду возлѣ веранды, а Антонина непрерывно зѣвала, закрывая платкомъ рота.

Прошедшія семъ лѣтъ оставили замѣтные слѣды на лицѣ и фигурѣ баронессы фонъ Рейнертъ. Она уже давно не представляла собою того очаровательнаго поэтическаго существа, которымъ восхищался Евгеній. Въ ея красотѣ главную роль, играли свѣжесть молодости и яркость красокъ; она не обладала, правильными чертами и одухотворенностью лица, которыя сохраняютъ свою прелесть на долгіе годы. Яркость красокъ исчезла; блестящіе, оживленные раньше, глаза потускнѣли и приняли выраженіе усталаго равнодушія и скуки. Графиня Арнау въ началѣ своихъ двадцати лѣтъ была ослѣпительно хороша, а баронесса фонъ Рейнертъ къ тридцати годамъ казалась, пожилой женщиной съ расплывшимся лицомъ, которое никакими искусственными мѣрами нельзя было сдѣлать красивымъ.

Приходъ Германа положилъ конецъ чтенію и скукѣ обѣихъ баронессъ. Поклонившись всѣмъ однимъ общимъ поклономъ, онъ подошелъ къ генеральшѣ и извинился за свое отсутствіе во время завтрака.

— А гдѣ же Евгеній? — спросилъ баронъ фонъ Штернфельдъ.

— Съ Евгеніемъ случилось маленькое несчастье, — отвѣтилъ графъ: — онъ упалъ съ лошади и слегка повредилъ себѣ руку. Ничего серьезнаго, но я все-таки предпочелъ оставить его въ домѣ лѣсничаго и приказалъ кучеру поѣхать за нимъ въ каретѣ. Докторъ Вернеръ, принимавшій участіе въ нашей поѣздкѣ, наложилъ ему повязку и увѣряетъ, что опасности нѣтъ.

Никому не пришло въ голову сомнѣваться въ словахъ Германа. Баронесса Штерфельдъ выразила свое сожалѣніе по адресу «бѣднаго Евгенія».

— Ахъ, эта безумная скачка, — недовольнымъ тономъ воскликнула Антонина. — Сколько разъ я предсказывала Евгенію, что съ нимъ случится несчастье, но онъ никогда не обращаетъ вниманія на мои предостереженія!

Въ тонѣ Антонины не было ни слѣда безпокойства, а лишь одно раздраженіе.

— Можетъ быть, ты хочешь поѣхать къ мужу? — опросила генеральша.

— Къ чему, бабушка? Ты вѣдь слышала, что его рана вовсе не опасна и черезъ часъ онъ все равно будетъ здѣсь.

Со скучающимъ, равнодушнымъ видомъ Антонина откинулась на спинку кресла. Генеральша замолчала, но по ея виду можно было прочесть ея мысли:

«Вотъ каковъ конецъ этого, романтическаго брака, заставившаго Антонину забыть разницу, существующую между графиней Арнау и мѣщаниномъ Рейнертъ!»

Германъ прекрасно понялъ значеніе взгляда бабушки, такъ какъ онъ относился также и къ нему — генеральша не могла простить внуку, что онъ покровительствовалъ роману Антонины. Но сегодня графъ былъ не въ такомъ настроеніи, чтобы обратить на это вниманіе. При входѣ на веранду онъ окинулъ бѣглымъ, ищущимъ взглядомъ все общество, и его лицо сдѣлалось еще мрачнѣе, чѣмъ было раньше. Каждую минуту онъ становился все разсѣяннѣе и неохотно поддерживалъ разговоръ, коротко отвѣчая на предложенные ему^! вопросы.

— А дѣти сегодня безъ присмотра! — вдругъ проговорилъ онъ, указывая на дѣвочекъ, которыя бѣгали возлѣ террасы и громко смѣялись.

— Къ сожалѣнію да, — со вздохомъ отвѣтила баронесса, фрейлейнъ Вальтеръ доставила мнѣ сегодня утромъ удовольствіе — она объявила, что больна. Нашла время болѣть!.. Мы вѣдь собираемся завтра ѣхать домой.

— Вотъ какъ? — процѣдилъ графъ, стискивая зубы, точно желая сдержаться отъ вспышки гнѣва.

Баронесса продолжала выражать свое неудовольствіе по поводу болѣзни гувернантки, изъ-за которой, можетъ быть, придется отложить отъѣздъ.

— Мнѣ кажется, этого нечего бояться, — насмѣшливо замѣтила Антонина, — я подозрѣваю, что у фрейлейнъ Вальтеръ просто-непросто насморкъ, который она вѣроятно схватила во время своей вчерашней поздней прогулки.

— Какой прогулки? — насторожилась баронесса.

— Она вчера вернулась изъ парка довольно поздно, а непосредственно предъ нею оттуда вышелъ какой-то господинъ. Было темно, такъ что я не могла разсмотрѣть его лицо, но по манерѣ и всей осанкѣ видно было, что это — господинъ изъ общества, а не кто нибудь изъ людей. Господи, да тутъ нѣтъ ничего удивительнаго. Всѣ наши сосѣди — конечно мужчины — въ восторгѣ отъ красоты гувернантки. Вполнѣ понятно, что она могла отличить кого нибудь изъ нихъ и назначить своему избраннику свиданіе въ паркѣ…

Генеральша наморщила лобъ. Несмотря на свою антипатію къ Гертрудѣ, она была справедлива къ ней и не допускала клеветы.

— Чтобы говорить такія вещи о комъ нибудь, нужно сначала провѣрить ихъ, — строго прервала она свою внучку, — насколько я знаю фрейлейнъ Вальтеръ, ее меньше всего можно упрекнуть въ дурномъ поведеніи; по крайней мѣрѣ Бертѣ ни раза не пришлось жаловаться на этотъ счетъ.

— Я бы тоже посовѣтовалъ тебѣ, Тони, не дѣлать такъ скоро своихъ заключеній, — холодно замѣтилъ Германъ, стоявшій у кресла бабушки и смотрѣвшій на кузину съ презрительнымъ состраданіемъ.

— Я вѣдь высказываю только свое предположеніе, — обиженно возразила Антонина, откидывая голову назадъ. — Но я давно искала случая, Берта, предостеречь тебя относительно этой фрейлейнъ Вальтеръ. То, что я узнала о ней, не говоритъ въ ея пользу.

— Ты только теперь это узнала? — съ нескрываемой ироніей спросилъ Германъ, — совсѣмъ недавно?

Тони съ удивленіемъ взглянула на него.

— Я тебя не понимаю, — отвѣтила она, — что ты собственно хочешь сказать?

— О, ничего особеннаго! Я только удивился, что ты недавно узнала нѣчто неблагопріятное о фрейлейнъ Вальтеръ, такъ какъ ея внѣшность навѣрно не понравилась тебѣ съ перваго же взгляда.

Антонина поняла намекъ кузена, и густая краска залила ея лицо; видно было, что она, попалъ въ цѣль. Зная, что Германъ за словомъ въ карманъ не полѣзетъ, она предпочла молчать, тѣмъ болѣе, что графъ находился въ раздраженномъ состояніи. Обмѣнявшись враждебнымъ взглядомъ со своимъ кузеномъ, она повернула голову въ сторону Берты, которая въ эту минуту тревожно спрашивала:

— Прошу тебя, Тони, скажи скорѣе, что ты, собственно, узнала о фрейлейнъ Вальтеръ?

Антонина вынула розу изъ стоявшей возлѣ нея вазы и, медленно ощипывая лепестки, спокойно отвѣтила:

— Мои свѣдѣнія не столько касаются самой гувернантки, сколько ея семьи. Тебѣ навѣрно неизвѣстно, что фрейлейнъ Вальтеръ не имѣетъ права называться этимъ именемъ. Вальтеръ — дѣвичья фамилія ея матери, которую она снова приняла, или — вѣрнѣе — должна была принятъ ввиду того, что фамилія ея мужа возбуждала очень непріятныя воспоминанія.

Саркастически-равнодушный видъ Германа, съ которымъ онъ слушалъ слова Тони, мгновенно исчезъ, и его лицо страшно поблѣднѣло. Онъ весь подался впередъ и съ напряженнымъ вниманіемъ сталъ ожидать дальнѣйшаго сообщенія.

— У нашей гувернантки фальшивое имя? — улыбаясь сказалъ баронъ Штернфельдъ, подходя ближе. — Что за вздоръ? Откуда тебѣ это извѣстію, Тони? И почему же ты раньше ничего по говорила?

— Потому что я сама узнала объ этомъ лишь третьяго дня. Моя камеристка была нѣсколько лѣтъ тому назадъ въ В. и тамъ познакомилась съ Гертрудой и ея матерью, которую ей представили подъ именемъ госпожи Вальтеръ; между тѣмъ Тереза прекрасно знала ее раньше какъ жену казначея Бранда.

Генеральша вдругъ тяжело опустила свою руку на руку внука. Это предостереженіе было необходимо — Германъ такъ вздрогнулъ при этомъ имени, точно получилъ неожиданный ударъ. Почувствовавъ прикосновеніе руки бабушки, онъ медленно повернулъ къ ней лицо; глаза старушки предостерегающе и съ мольбой смотрѣли на него. Онъ схватилъ руку генеральши, судорожно сжалъ ее и, необыкновеннымъ усиліемъ воли сдержавъ себя, старался принять спокойное выраженіе. Никто не замѣтилъ волненія графа, такъ какъ всѣ заинтересовались сообщеніемъ Антонины.

— Брандъ, Брандъ! — нѣсколько разъ повторилъ баронъ, вспоминая о чемъ-то. — Мнѣ кажется, я слышалъ что-то о немъ! Что онъ представлялъ собою?

— Ничего хорошаго, — отвѣтила Тони: — онъ укралъ деньги изъ казначейства, а когда его преступленіе было открыто, то имѣлъ наглость застрѣлиться въ кабинетѣ дяди Адальберта. Я была тогда ребенкомъ, но помню, что всѣ были страшно возмущены этой исторіей. Да и Германъ навѣрно не забылъ ея — испугъ такъ сильно подѣйствовалъ на его матъ, что она, бѣдняжка, чуть ли не отъ этого и умерла; во всякомъ случаѣ поступокъ Бранда ускорилъ ея смерть.

Графъ Арнау какъ будто не слышалъ того, что говорила его кузина, — по крайней мѣрѣ онъ не возразилъ ей ни слова. Его холодная рука неподвижно и тяжело лежала въ рукѣ генеральши, которая тревожно поглядывала на внука.

Баронесса Штернфельдъ была внѣ себя.

— Подумать только, что мы держали въ своемъ домѣ дочь вора! — воскликнула она. — И эта особа осмѣлилась явиться ко мнѣ подъ чужимъ именемъ, имѣла дерзость скрыть отъ меня правду!

— Ты не должна такъ возмущаться, Берта, — съ ехидной улыбкой замѣтила Тони, — вѣдь «эта особа» не могла бы найти мѣсто въ порядочномъ домѣ, если бы открыла, кто она такая.

— Это вѣрно, но тѣмъ не менѣе я не потерплю такого обмана, — возразила Берта, — я не могу довѣрить своихъ дѣтей личности, происходящей изъ такой семьи. Сегодня же я поговорю съ нею и потребую объясненія.

— Ты этого не сдѣлаешь, Берта, — рѣзко остановила генеральша свою невѣстку. — Откуда ты знаешь, что бѣдной дѣвушкѣ извѣстна исторія ея отца? Я въ этомъ очень сомнѣваюсь. А затѣмъ развѣ дѣти отвѣтственны за проступки своихъ родителей, въ которыхъ они не принимали никакого участія? Если ты хочешь отпустить свою гувернантку, то во всякомъ случаѣ не въ оскорбительной формѣ; вообще я очень прошу тебя ничего не предпринимать въ этомъ отношеніи, не посовѣтовавшись еще разъ со мною.

Старуха поднялась со своего кресла и такъ властно посмотрѣла на баронессу Штернфельдъ, что ни она, ни ея мужъ не рѣшились возражать. Впрочемъ они и такъ привыкли во всемъ признавать авторитетъ матери; имъ только показалось нѣсколько страннымъ, что она такъ горячо защищаетъ Гертруду Вальтеръ, которую всегда называла, «антипатичной».

— Проведи меня пожалуйста въ мою комнату, Германъ, — обратилась затѣмъ генеральша къ внуку, — я что-то не совсѣмъ хорошо чувствую себя; а тебѣ, Тони, совѣтую сѣсть въ карету и поѣхать къ мужу. Если ты равнодушна къ здоровью Евгенія, то пусть хоть люди подумаютъ, что ты интересуешься имъ. Какъ разъ и экипажъ готовъ, — прибавила она, услышавъ стукъ колесъ.

Совѣтъ бабушки, данный съ тонѣ приказа, доставилъ мало удовольствія Антонинѣ, но она не пыталась возражать. Съ недовольнымъ лицомъ она позвонила и велѣла, пришедшей горничной подать ей шляпу и накидку. Генеральша, взявъ подъ руку Германа, медленной походкой удалилась въ свою комнату.

VIII.

— Зачѣмъ только Тони понадобилось произнести это несчастное имя! — сказала генеральша, опускаясь въ кресло. — Ты совсѣмъ невмѣняемъ, Германъ. Куда дѣвались твое самообладаніе, твоя сила воли?

Графъ все еще не произносилъ ни слова; сложивъ руки на груди, онъ взволнованно ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, двери которой были заперты на ключъ и закрыты тяжелыми портьерами.

— Я собственно не понимаю, что ты находишь страшнаго въ этомъ открытій? — продолжала бабушка. — Ты вѣдь самъ давно искалъ жену и дочь покойнаго Бранда, увѣрялъ, что будешь чувствовать себя гораздо покойнѣе, если будешь въ состояніи сдѣлать что нибудь для нихъ. Ты долженъ благословлять этотъ случай, который даетъ тебѣ наконецъ возможность…

— Благословлять! — иронически перебилъ генеральшу Германъ. — Ахъ, бабушка, лучше оставимъ этотъ разговоръ. Ты не знаешь, не можешь даже себѣ представить, какъ убиваетъ меня теперь это имя.

Бабушка подошла къ внуку и положила руку на его плечо.

— Германъ, — проговорила она, — ты не въ состояніи спокойно и разумно отнестись къ этому дѣлу, довѣрь его мнѣ. Само собой разумѣется, что теперь, когда мы знаемъ, кто она такая, фрейлейнъ Вальтеръ не можетъ дольше оставаться въ нашей семьѣ. Берта и безъ того хотѣла отказать ей; я позабочусь о томъ, чтобы это произошло въ самой безобидной формѣ, а затѣмъ мы придумаемъ способъ обезпечить ея будущность. Сдѣлай это какъ можно щедрѣе; верни ей все то состояніе, которое ея мать потеряла тогда. Можетъ быть, намъ удастся найти ей подходящую партію въ лицѣ пастора или кого нибудь другого въ такомъ родѣ, и тогда мы можемъ дать ей ввидѣ приданаго…

Быстрымъ движеніемъ Германъ освободилъ свое плечо отъ руки генеральши и рѣзко прервалъ ее:

— Оставь пожалуйста свои планы, бабушка! Если нужно загладить свою вину, то существуетъ лишь одинъ способъ, но я знаю, что она ничего не приметъ отъ меня.

— Отъ тебя? — изумленно повторила генеральша, — ради Бога, Германъ, не надѣлай глупостей! Мы должны бытъ осторожны до послѣдней степени, Все, что ты хочешь сдѣлать для нея, должно пройти черезъ третьи руки, иначе она можетъ спроситъ, что заставляетъ тебя интересоваться ея судьбой.

— А если она уже знаетъ это?

— Германъ, что за фантазія?

— Да, она знаетъ все, навѣрно знаетъ. Теперь я понимаю ея ненависть ко мнѣ, ея отвращеніе, когда я приближаюсь къ ней, все ея обращеніе со мною! То, надъ чѣмъ я ломалъ себѣ голову, стало ясно, какъ только я узналъ ея настоящую фамилію. Говорю тебѣ, что она знаетъ все; она каждымъ своимъ словомъ, каждымъ движеніемъ выдаетъ это. Одно я не могу постичь: какую тайну она такъ тщательно скрываетъ отъ меня? Но я долженъ узнать все, долженъ во что бы то ни стало.

Въ страшномъ волненіи графъ снова быстро зашагалъ по комнатѣ, а генеральша стояла въ нѣмомъ раздумьѣ; можетъ быть, она вспоминала ужасное прошлое, а, можетъ бытъ, ее поразила вспышка внука, всегда отличавшагося сдержанностью и внѣшнимъ спокойствіемъ!

Въ дверь тихонько постучали.

— Что такое, кто безпокоитъ насъ? — крикнулъ Германъ.

Онъ подошелъ къ двери и, повернувъ ключъ, распахнулъ ее.

На порогѣ стоялъ лакей со сконфуженнымъ лицомъ.

— Простите, ваше сіятельство, что потревожилъ васъ, я не зналъ, что дверь заперта на ключъ. Я хотѣлъ доложить…

— Что? — нетерпѣливо прервалъ его Германъ, — говорите, что?

— Фрейлейнъ Вальтеръ въ гостиной, она желаетъ видѣть ваше сіятельство.

— Меня?

Генеральша первая пришла въ себя и хотѣла повидимому отклонить это свиданіе, но Германъ предупредилъ ее:

— Скажи, что я прошу ее сюда.

Лакей исчезъ.

— Германъ, ты не долженъ говорить съ нею, — воскликнула генеральша, — ты такъ взволнованъ, что можешь выдать себя. Я не понимаю, зачѣмъ она пришла?

Графъ овладѣлъ собою, но на его лицѣ выразилась безконечная горечь.

— Успокойся, бабушка, — проговорилъ онъ, — я знаю, что означаетъ ея приходъ. Онъ не имѣетъ никакого отношенія къ тому, о чемъ ты думаешь. Смертельное безпокойство за кого-то заставило ее перешагнуть мой порогъ.

Генеральша не успѣла спросить, что хотѣлъ сказать Германъ этими загадочными словами, такъ какъ дверь снова открылась, и въ комнату вошла Гертруда. Графъ былъ правъ — дѣвушкѣ дѣйствительно стоило большихъ усилій перешагнуть его порогъ! Теперь она стояла наконецъ въ этой комнатѣ, но какой у нея былъ видъ! Черты лица окаменѣли и ихъ покрыла мертвенная блѣдность. Казалось., это стоитъ не живой человѣкъ, а покойникъ. Германъ пошелъ къ ней навстрѣчу и спросилъ:

— Вы желали говорить со мною?

— Да! — чуть слышно произнесла Гертруда.

— Безъ свидѣтелей?

— Да!

— Въ такомъ случаѣ позвольте просить васъ сюда. Прости, бабушка.

Германъ откинулъ портьеру и провелъ дѣвушку въ сосѣднюю комнату. Генеральша подошла къ двери, снова заперла ее и приложила ухо къ замочной скважинѣ. Ея внукъ былъ въ такомъ настроеніи, что она считала своей обязанностью слѣдить за тѣмъ, чтобы онъ не сказалъ чего нибудь лишняго.

Нѣкоторое время въ комнатѣ, куда вошли Германъ и Гертруда, царило полное молчаніе. Графъ стоялъ повидимому спокойно и терпѣливо ждалъ, но на его лицѣ была все та же скорбная горечь. Гертруда пыталась говорить, но голосъ измѣнилъ ей, и она. не въ состояніи была издать ни одного звука.

Губы Германа дрожали отъ волненія, по онъ все-таки первый началъ разговоръ, видя, что Гертруда не въ силахъ овладѣть собою.

— Я угадываю, что васъ привело ко мнѣ. Вы видѣли, что я вернулся невредимымъ, и дрожите теперь за жизнь моего противника. Успокойтесь! Нашъ поединокъ хотя и сопровождался пролитіемъ крови, но оказался неопаснымъ. Фонъ Вейнертъ слегка раненъ въ руку; благодаря этому его пуля пролетѣла мимо, не задѣвъ меня. Онъ пока остался въ домѣ лѣсничаго вмѣстѣ съ докторомъ, который увѣряетъ, что рана Евгенія не представляетъ собою ни малѣйшей опасности.

При первыхъ словахъ графа Гертруда испуганно подняла на него взоръ, а затѣмъ снова опустила его.

— Я очень благодарна вамъ за это сообщеніе, графъ, — пробормотала оніа, — но вы ошибаетесь; я не изъ-за этого пришла сюда.

«Не изъ-за этого, — мысленно повторилъ Германъ. — Значитъ, не тревога за жизнь Евгенія заставила се такъ сильно поблѣднѣть»

Глаза графа вдругъ засіяли, точно такъ же, какъ наканунѣ вечеромъ; горькое выраженіе исчезло, и съ протянутой рукой онъ приблизился къ Гертрудѣ.

— Васъ привело сюда не это, а что же? Скажите, Гертруда!

Дѣвушка вздрогнула и отшатнулась. Германъ медленно опустилъ протянутую руку.

— Я пришла…, пришла сообщить вамъ одну вещь. Она касается: васъ… насъ обоихъ… Я принуждена сегодня же оставить этотъ домъ. Я написала баронессѣ Штернфельдъ… придумала предлогъ… а вамъ… вамъ я должна сказать правду.

Гертруда съ трудомъ произносила слова глухимъ, задыхающимся голосомъ и съ видимой тревогой избѣгала взгляда Германа. Графъ съ рѣшительнымъ выраженіемъ лица ждалъ дальнѣйшаго; онъ зналъ теперь, зачѣмъ пришла къ нему эта дѣвушка.

— Я ухожу отсюда, какъ вашъ врагъ, — продолжала Гертруда, — но не хочу ничего предпринимать противъ васъ, не сообщивъ вамъ объ этомъ. Вы спросили меня вчера, какая тайна лежитъ между нами… сейчасъ вы узнаете ее.

— Я ее и такъ уже знаю! Часъ тому назадъ мнѣ стало извѣстно ваше настоящее имя, а вмѣстѣ съ этимъ я понялъ и причину вашей ненависти ко мнѣ.

Гертруда съ ужасомъ взглянула на графа.

— Это невозможно, вы не можете, знать мою тайну! Вамъ вѣроятно сказали, что Брандъ былъ мошенникомъ, что онъ убилъ себя, когда открылось его преступленіе; не правда ли, вамъ такъ разсказывали эту исторію? А, можетъ быть… можетъ бытъ…

Германъ ничего не отвѣтилъ; его глаза мрачно смотрѣли въ одну точку.

— Отвѣтьте мнѣ, графъ Арнау, на мой вопросъ. Если кто нибудь на свѣтѣ имѣетъ право просить у васъ отчета объ этомъ дѣлѣ, такъ это — я. Что вамъ извѣстно?

— Все!

Въ этомъ короткомъ словѣ, произнесенномъ упавшимъ, разбитымъ голосомъ, заключалась цѣлая трагедія. Гертруда неподвижно стояла нѣсколько минутъ, точно сраженная громомъ.

— Вы знали все и молчали?

— Это вѣдь былъ мой отецъ, Гертруда.

— Да, вы правы, графъ Арнау, — съ внезапной твердостью отвѣтила дѣвушка, — это былъ вашъ отецъ… но убитый былъ мой отецъ… я этого тоже никогда не забуду!

Наступило долгое, томительное молчаніе. Наконецъ Германъ поднялъ опущенную голову и произнесъ

— Мы теперь дошли до такого пункта, что намъ уже ничего больше не приходится скрывать другъ отъ друга. Скажите же мнѣ, кто вамъ открылъ эту тайну?

Послѣ признанія графа, что ему все извѣстно, съ Гертрудой, произошелъ переворотъ. Вмѣсто тревоги, внутренней борьбы и нерѣшительности наступило какое-то сверхъестественное спокойствіе. Она не избѣгала больше взгляда Германа, а наоборотъ строго и настойчиво смотрѣла на него.

— Моя мать посвятила меня въ эту тайну, когда я подросла настолько, что въ состояніи была понимать ее, — твердымъ и звучнымъ голосомъ отвѣтила она. — У матери не было никакихъ доказательствъ, чтобы очистить отъ пятна имя отца, и потому ей пришлось молчать, такъ какъ ея голословному обвиненію все равно не повѣрили. Мой отецъ не могъ громко предъ всѣми высказать свое подозрѣніе относительно сильнаго, вліятельнаго начальника, но женѣ онъ сказалъ все въ тотъ злополучный день, когда шелъ къ графу Арнау; поэтому моя мать знала правду. Она знала, что ея мужъ — не мошенникъ, а честный человѣкъ, что онъ не лишилъ себя жизни, а сдѣлался жертвой преступленія со стороны хитраго, преднамѣреннаго убійцы..

— Нѣтъ, нѣтъ, Гертруда, это невѣрно, — рѣшительно возразилъ Германъ, — преднамѣренности здѣсь не было никакой, это было дѣломъ минутнаго отчаянія. Я знаю это, такъ какъ былъ свидѣтелемъ преступленія.

— Ахъ, вы были свидѣтелемъ!

Графъ бѣглымъ взглядомъ окинулъ комнату; въ ней былъ лишь одинъ выходъ, и тотъ тщательно оберегала его бабушка, тѣмъ не менѣе его голосъ понизился до шепота, такъ какъ онъ не рѣшался довѣрить свою тайну даже стѣнамъ.

— Въ тотъ день, когда свершилось преступленіе, я находился въ кабинетѣ отца. Наканунѣ отецъ отнялъ у меня книгу, взятую изъ его библіотеки, такъ какъ нашелъ ее неподходящей для моего возраста. Мнѣ было ужасно досадно прервать чтеніе, не зная конца исторіи, и я рѣшилъ дочитать ее во что бы то ни стало. Я зналъ, что эта книга лежитъ въ кабинетѣ, и, воспользовавшись отсутствіемъ отца, забрался въ кабинетъ. Но не успѣлъ я взять свое сокровище, какъ у дверей кабинета раздались голоса. Боясь выговора за свой проступокъ, я спрятался съ книгой въ глубокую нишу, и спущенныя отъ солнца шторы совершенно скрывали меня; я думалъ, что пробуду въ своей засадѣ нѣсколько минутъ, такъ какъ мой отецъ всегда въ это время уходилъ изъ дома. Онъ вошелъ въ комнату вмѣстѣ съ казначеемъ Брандомъ. Сначала они вели какой-то дѣловой разговоръ, малопонятный для меня. Очевидно мой отецъ раньше просилъ о чемъ-то казначея, на что тотъ не соглашался; теперь онъ снова повторилъ свою просьбу и снова получитъ отказъ. Брандъ ссылался на то, что требуемыя деньги уже были выданы своевременно отцу и что безъ разрѣшенія великаго герцога онъ не можетъ больше давать денегъ изъ кассы, такъ какъ лично отвѣчаетъ за это. Мой отецъ очевидно находился въ безвыходномъ положеніи; онъ рѣшился на самый опасный путъ и сознался своему подчиненному въ томъ, что растратилъ казенныя деньги на уплату собственныхъ долговъ. Между тѣмъ предстояли неотложные расходы по веденію великогерцогскаго двора, и такимъ образомъ растрата должна была бытъ обнаружена. Отецъ склонялъ казначея выдать ему находившіяся въ кассѣ деньги, обѣщая вернуть ихъ въ теченіе нѣсколькихъ недѣль, бралъ всю отвѣтственность на себя, просилъ, клялся вернутъ деньги, даже угрожалъ казначею потерей мѣста. Однако ничего не помогало — Брандъ оставался непоколебимъ и на все возражалъ: «Нѣтъ, не могу». Гертруда., повторяю вамъ еще разъ, что у моего отца не было намѣренія убить человѣка, на это онъ не былъ способенъ. Заряженный револьверъ лежалъ на столѣ, но я убѣжденъ, что онъ былъ приготовленъ моимъ отцомъ для себя самого. Сколько разорившихся людей прибѣгаетъ къ самоубійству! Навѣрно мой отецъ точно такъ же окончилъ бы свою жизнь, если бы казначей умѣлъ сдержаться и не довелъ его, до крайности. Грубоватая искренность Бранда, его особенная щекотливость въ понятіяхъ о долгѣ послужили къ его гибели. Услышавъ признаніе моего отца, онъ объявилъ ему, что, смотритъ на укрывательство преступленія, какъ на соучастіе, въ немъ, и потому считаетъ своей обязанностью сообщитъ надлежащимъ властямъ о томъ, что слышалъ отъ графа, для того чтобы прекратитъ дальнѣйшія злоупотребленія. Это окончательно вывело отца изъ себя. Онъ зналъ, что стоитъ казначею переступить порогъ кабинета, и его честь погибнетъ; тогда онъ потянулся за револьверомъ; раздался выстрѣлъ — и Брандъ упалъ на коверъ.

Германъ замолчалъ и провелъ рукой по лбу, покрытому холоднымъ потомъ. Видно, было, какія мученія переживалъ онъ, разсказывая Гертрудѣ объ этой ужасной исторіи. Однако дѣвушка не дѣлала попытки остановить его, не желая облегчить его тяжелое положеніе. Гертруда унаслѣдовала отъ отца «непоколебимое сознаніе долга».

— Кровь застыла въ моихъ жилахъ отъ ужаса, — продолжалъ графъ послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія, собираясь съ силами, — я не въ состояніи былъ выговорить ни слова. Я видѣлъ, какъ отецъ открылъ дверь и позвалъ людей на помощь, видѣлъ, какъ вышла моя мать, полумертвая отъ страха. Что было послѣ — вы знаете. Отцу удалось взвалить вину на умершаго.

— Да, это удаюсь ему, — съ безпощадной ироніей подтвердила Гертруда. — Единственный голосъ, поднявшійся въ защиту чести покойнаго — голосъ его вдовы — былъ признанъ «позорной клеветой, направленной противъ высокопочитаемаго графа». Самъ графъ Арнау присягой завѣрилъ свое показаніе…

— Гертруда!

Въ этомъ возгласѣ было столько сердечной муки, что молодая дѣвушка, не окончила своей послѣдней злой фразы, а произнесла слѣдующее:

— Вы должны простить мнѣ, графъ, что, мои воспоминанія вызываютъ во мнѣ недобрыя чувства. Мы съ матерью такъ много пострадали изъ-за вашего отца! Наше маленькое состояніе, которое мой отецъ внесъ въ казначейство ввидѣ залога, конечно пропало. Моя мать осталась безъ всякихъ средствъ и должна была искать помощи въ В. у своихъ родственниковъ, людей состоятельныхъ. Они дали намъ лишь возможность не умереть отъ голода, но и то на очень тяжелыхъ условіяхъ. Наши родственники были безупречные, строгихъ правилъ люди, пропитанные буржуазной моралью; они не хотѣли терпѣть въ своей средѣ представителей имени, о которомъ писали въ газетахъ, прибавляя къ нему эпитеты «воръ и мошенникъ». Моя мать должна была отказаться отъ фамиліи отца и называться своимъ дѣвичьимъ именемъ. Волей-неволей пришлось согласиться на это условіе, такъ какъ въ противномъ случаѣ мнѣ, ея маленькой дочери, предстояла чуть ли не голодная смерть. Однако и перемѣна имени не дала намъ возможности избѣжать оскорбленій. Въ маленькомъ городѣ всѣ знали о нашемъ несчастьѣ и избѣгали насъ, какъ зачумленныхъ.

Дѣйствительно воспоминанія Гертруды давали много пищи для озлобленія. Каждое ея слово звучало, какъ страстное обвиненіе людской несправедливости. Германъ слушалъ молодую дѣвушку въ угрюмомъ молчаніи.

— Еще большой вопросъ, кто изъ насъ двухъ — вы или я — сильнѣе пострадалъ отъ преступленія моего отца, — въ свою очередь проговорилъ онъ. — Ваша юность была печальна, а моя ужасна. Моя мать умерла, черезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ этой страшной драмы, а черезъ годъ мой отецъ подалъ въ отставку. Никто, не понималъ, какъ могъ мой отецъ, открыто проявлявшій ненависть къ своему единственному сыну и наслѣднику, не разставаться съ нимъ ни на одинъ часъ. Никому вѣдь не было извѣстно, что онъ видѣлъ во мнѣ свидѣтеля своего преступленія, ненавидѣлъ меня за это и не отпускалъ отъ себя, изъ боязни, что я проговорюсь и выдамъ его. Вы можете представить, какъ мало завидна была жизнь ребенка при такихъ условіяхъ! Если бы моя бабушка не становилась иногда между нами, защищая меня, отецъ, можетъ бытъ, убилъ бы меня. Бабушкѣ я обязанъ всѣмъ, что имѣю. Она употребила все свое вліяніе, все свое состояніе, чтобы спасти меня отъ разоренія. Послѣ смерти отца она была моей опекуншей и такъ повела дѣла, что я могу теперь считать себя богатымъ человѣкомъ. Если бы вы знали, Гертруда, какъ я подчасъ проклиналъ и проклинаю это богатство!.. Я всѣми силами души хотѣлъ вернуть въ кассу казначейства растраченныя моимъ отцомъ деньги, но не могъ сдѣлать это изъ боязни возбудить подозрѣніе, и ограничился лишь тѣмъ, что роздалъ эту сумму больнымъ и бѣднымъ. Со дня своего совершеннолѣтія я не переставалъ искать васъ; я прибѣгалъ для этого къ всевозможнымъ источникамъ, но все было напрасно. Я искалъ вдову и дочь Бранда я не подозрѣвалъ, какъ близка мнѣ была эта дочь. Гертруда, судьба страннымъ, неожиданнымъ образомъ свела насъ вмѣстѣ; неужели это только для того, чтобы мы ссорились и враждовали на жизнь и смерть?

Голосъ графа зазвучалъ при послѣднихъ словахъ тѣми же нѣжными нотами, какія уже слышала разъ Гертруда изъ его устъ. Тогда онѣ подѣйствовали на нее такъ, что все ея существо затрепетало глубокимъ чувствомъ къ графу; теперь она знала, какую власть онѣ имѣютъ надъ нею, и боялась за себя.

— Пожалуйста, графъ, оставьте этотъ тонъ, — тихо проговорила она, — перейдемъ лучше къ дѣлу.

Германъ покорно наклонилъ голову въ знакъ согласія.

— Извѣстно ли вамъ, что графъ Арнау выдалъ моему отцу расписку въ полученіи тѣхъ денегъ, которыя яко бы укралъ мой отецъ? Расписка, подписана его именемъ.

— Нѣтъ, я не знаю этого, но отецъ самъ опечатывалъ всѣ бумаги казначея послѣ его смерти; весьма возможно, что онъ нашелъ эту расписку и уничтожилъ ее.

— Нѣтъ, она не уничтожена. Случайно ее не могли найти въ теченіе долгихъ лѣтъ, а теперь она находится въ моихъ рукахъ.

Въ нѣмомъ ужасѣ Германъ отскочилъ назадъ. Въ этотъ же моментъ портьеры, висѣвшія на дверяхъ, раздвинулись, и въ комнату вошла генеральша…

— Вы говорите неправду, — воскликнула она, — этого не можетъ бытъ! Вы лжете!

Гертруда удивленно оглянулась и встрѣтила грозный взглядъ старухи.

— Нѣтъ, я не лгу, — спокойно возразила она. — Повторяю вамъ, расписка нашлась и теперь у меня.

Германъ въ это время успѣлъ побороть свой ужасъ и придти въ себя.

— Вы говорите, что расписка у васъ, — сказалъ онъ. — Можно мнѣ взглянуть на нее?

Гертруда невольно съ испуганнымъ видомъ прижала обѣими руками бумагу къ своей груди, точно защищая ее отъ насилія.

— Не бойтесь новаго преступленія! — съ горькой улыбкой замѣтилъ Германъ, увидѣвъ тревогу дѣвушки. — Даю вамъ честное слово, что расписка вернется въ ваши руки безъ малѣйшаго поврежденія.

Гертруда медленно достала изъ-за корсажа листокъ бумаги и передала его графу. Онъ развернулъ его и началъ читать. Глаза генеральши съ захватывающимъ дыханіе напряженіемъ слѣдили за выраженіемъ его лица. Въ теченіе слѣдующихъ нѣсколькихъ секундъ никто не проронилъ ни слова. Графъ все сильнѣе и сильнѣе опирался на столъ, боясь упасть; его. лицо стало мертвенно-блѣднымъ. Онъ молча вернулъ Гертрудѣ расписку и, тяжело опустившись въ кресло, закрылъ рукою глаза. Генеральшѣ все стало ясно.

— Вы ничего не можете и не станете дѣлать съ этимъ документомъ, — обратилась она къ Гертрудѣ, стараясь овладѣть своимъ голосомъ, который замѣтно дрожалъ. — Это вѣдь обвиненіе противъ умершаго.

Гертруда гордо выпрямилась. Какъ только въ ея разговоръ съ графомъ вмѣшалось третье лицо, къ ней вернулось все ея мужество.

— Да, мое обвиненіе будетъ направлено противъ умершаго, котораго хоронили, какъ честнаго человѣка, съ большимъ почетомъ и имя котораго продолжаютъ произносить съ уваженіемъ; а мой несчастный отецъ — жертва его преступленія — поруганъ, оскорбленъ настолько, что его семью даже заставили отречься отъ его имени. Неужели вы думаете, что я, день убитаго, могу молчать, когда въ моихъ рукахъ имѣется доказательство, что казначей Брандъ всегда былъ честнымъ человѣкомъ?

— Не придавайте большого значенія этой бумажонкѣ, — сухо возразила генеральша, — наши суды учреждены не для мертвыхъ, а что касается живыхъ, то мы не остановимся ни предъ чѣмъ, чтобы сохранитъ, честь своего рода. — Генеральша вдругъ замолчала и почти робко опустила глаза, встрѣтивъ пылающій негодованіемъ взоръ Гертруды. — Берегитесь, не доводите насъ до крайности, — снова начала она послѣ нѣсколькихъ секундъ молчанія, — графы Арнау еще не потеряли своего вліянія и сумѣютъ пустить его въ ходъ, если отъ этого будетъ зависѣть ихъ доброе имя. Не совѣтую вамъ обращаться въ судъ съ такимъ документомъ; вы погубите только себя.,

Выраженіе безграничнаго презрѣнія разлилось по лицу Гертруды.

— Ну, что же, зато я посмотрю, удастся ли вліятельнымъ графамъ Арнау во второй разъ обмануть правосудье, увижу, рѣшатся ли судебныя власти отказать мнѣ въ этомъ правосудіи, если я представлю имъ доказательство мошеннической продѣлки и послѣдовавшаго за него убійства. А затѣмъ, не пытайтесь запугать меня. То, чего я боялась, я побѣдила, войдя въ эту комнату, а все остальное мнѣ не страшно.

Гертруда говорила съ непоколебимой твердостью; ея лицо окаменѣло, застыло въ выраженіи непреклонной воли. Генеральша видѣла, что никакія слова тутъ не помогутъ, и стала у дверей, какъ бы прикрывая выходъ изъ комнаты собственнымъ тѣломъ.

— Въ такомъ случаѣ, Германъ, тебѣ придется принять мѣры для защиты твоей и нашей общей чести! — обратилась она къ внуку.

Взглядъ генеральши ясно выражалъ, что она приказываетъ Герману насильно отнять злополучную бумагу у Гертруды.

Графъ поднялся съ мѣста; онъ тоже принялъ твердое рѣшеніе, но не то, которое предлагала его бабушка.

— Гертруда, — тихо произнесъ онъ, подходя къ ней.

Дѣвушка слегка вздрогнула, но ея лицо оставалось попрежнему непреклоннымъ.

— У меня нѣтъ никакого права просить у васъ пощады, — продолжалъ Германъ, — поступайте такъ, какъ приказываетъ вамъ ваша совѣсть. Вы конечно не можете причинить никакого зла моему отцу, разъ его нѣтъ въ живыхъ, но, имѣя въ рукахъ этотъ документъ, можете реабилитировать память своего отца, снять пятно съ его имени. Вамъ только придется пригвоздить меня къ позорному столбу.

Его слова заставили что-то дрогнуть въ лицѣ дѣвушки и опустить глаза.

— Я это знаю! — прошептала она.

— Вы это знаете, слѣдовательно вамъ извѣстно и то, что я окончательно погибну въ такомъ случаѣ. Неутомимой дѣятельностью я старался сброситъ съ себя то проклятіе, которое наложило на меня преступленіе моего отца. Я многаго достигъ, меня ждетъ въ недалекомъ будущемъ очень высокій постъ, но все это будетъ потеряно для меня, какъ только позоръ прошлаго коснется моего имени. Ни мое положеніе, ни моя близость къ герцогу не могутъ существовать при такихъ условіяхъ; я долженъ буду выдти въ отставку и скрыться въ какой нибудь глухой уголъ, обреченный въ будущемъ на полное бездѣйствіе. Для такого человѣка, какъ я, это равняется смертному приговору. Теперь въ вашихъ рукахъ, Гертруда, право и сила уничтожить меня. Если вы можете сдѣлать это, то сдѣлайте!

Сдержанный стонъ вырвался изъ груди измученной дѣвушки. Она хотѣла уйти, но голосъ Германа и его взглядъ приковали ее къ одному мѣсту. Графъ стоялъ предъ нею, и его глаза безъ мольбы и упрека глубоко-глубоко смотрѣли въ ея глаза, точно хотѣли проникнуть въ ея душу.

— Гертруда, вы можете реабилитировать имя вашего отца, — повторилъ Германъ, — для этого вамъ стоитъ только погубить меня. Погубите!

Гертруда съ безконечной тоской сжала свои руки и, точно моля о пощадѣ, взглянула на Германа. Ихъ взгляды встрѣтились и не могли оторваться другъ отъ друга. Въ это мгновеніе они переживали цѣлую вѣчность. Затѣмъ Гертруда вдругъ достала злополучную бумажку, быстрымъ движеніемъ разорвала ее и бросила клочки къ своимъ ногамъ.

Генеральша стояла въ нѣмомъ изумленіи. Сначала ей было непонятно поведеніе Германа, но, когда она увидѣла, съ какой бурной радостью ея внукъ заключилъ Гертруду въ свои объятья, ей стало все ясно. Гордая старуха почувствовала, какъ полъ ускользаетъ изъ-подъ ея ногъ, она зашаталась и безъ силъ опустилась въ кресло.

Гертруда продолжала лежать въ объятьяхъ графа, который наклонился къ ней съ такой невыразимой нѣжностью, какой его бабушка еще ни раза не видѣла на его холодномъ лицѣ. Теперь графъ хорошо зналъ, за чью жизнь боялась вчера Гертруда.

Однако дѣвушка скоро опомнилась и освободилась отъ объятій Германа.

— Теперь вы спасены, графъ Арнау, прощайте! — проговорила она.

Германъ стоялъ, точно пораженный громомъ.

— Гертруда, что это значитъ? — воскликнулъ онъ.

— Я сейчасъ же уѣзжаю отсюда, — отвѣтила она. — Не удерживайте меня, это будетъ безполезно.

— Неужели ты думаешь, что я отпущу тебя? — возразилъ Германъ. — Теперь я то боюсь твоего рѣшительнаго вида. Своей жертвой ты дала мнѣ право на тебя, и я сумѣю постоять за это право.

— Нѣтъ, — отрицательно покачала головой Гертруда, — моя жертва разорвала всякую связь между нами. Въ глазахъ свѣта мой отецъ остается преступникомъ, а дочь преступника не можетъ быть женой графа Арнау.

Германъ, нѣжно взявъ обѣ ея руки, воскликнулъ:

— Гертруда, не говори объ этомъ съ такой горечью! Повѣрь, что у меня хватить достаточно силы, чтобы заставить уважать мою жену.

— Можетъ бытъ, вамъ и удалось бы сдѣлать это, но вы забываете, что, женившись на мнѣ, попадете сами въ фальшивое положеніе. Мое настоящее имя трудно будетъ скрыть, если я перестану прятаться отъ общества и займу въ немъ извѣстное положеніе въ качествѣ вашей жены. Я долго жила, въ аристократическихъ семьяхъ и знаю, какъ отнесется къ вамъ аристократія за вашъ бракъ съ дочерью «мошенника» Бранда. Свѣтъ еще можетъ простить вамъ, если вы введете въ него жену простого происхожденія, хотя и это съ большимъ трудомъ, но уже конечно не допуститъ въ свой кругъ дочери человѣка, опозорившаго свою честь. Вамъ придется отказаться отъ всей своей дѣятельности и ограничиться изъ-за меня скромной домашней жизнью, которой вы такъ тяготитесь.

Услышавъ послѣднія слова Гертруды; генеральша вдругъ почувствовала большое облегченіе; она видѣла, что они произвели извѣстное впечатлѣніе и на ея внука.

— Гертруда, — проговорилъ графъ, — мы оба такъ взволнованы теперь, что не можемъ сейчасъ рѣшить вопросъ о своемъ будущемъ. Дай мнѣ слово, что потомъ…

— Нѣтъ, нѣтъ, — прервала его дѣвушка, — мы должны проститься сейчасъ. Вамъ, графъ, лучше, чѣмъ кому бы то ни было, извѣстны требованія нашего двора и общества; скажите же мнѣ откровенно, можете ли вы пользоваться такимъ же вліяніемъ, можете ли занять ожидающій васъ постъ, если порвете связи съ аристократіей и потеряете расположеніе великаго герцога?

Германъ молча опустилъ глаза — у него не было силы сказать правду.

— Я такъ и думала! — съ горечью воскликнула Гертруда, — Выслушайте же, графъ, мое послѣднее слово. Я не хочу, чтобы моя жертва пропала даромъ, а потому и не могу бытъ вашей женой при существующихъ условіяхъ. Не ищите меня и не пытайтесь заставитъ измѣнить свое рѣшеніе. Этимъ рѣшеніемъ я спасаю вашу будущность, вашу служебную карьеру, а при вашемъ характерѣ она вполнѣ вамъ замѣнитъ любовь къ женщинѣ. Прощайте!

Безграничная скорбь звучала въ послѣднихъ словахъ Гертруды. Не давая графу времени возразитъ что либо, она направилась къ двери съ гордо поднятой головой. Однако ей преградила путь генеральша. Не говоря ни слова, но съ глубоко растроганнымъ видомъ, она протянула Гертрудѣ обѣ руки. Быстрымъ пожатіемъ молодая дѣвушка отвѣтила на это привѣтствіе и скрылась въ сосѣднюю комнату.

Генеральша подошла къ Герману и, положивъ ему руку въ плечо, промолвила:

— Ты долженъ быть благодаренъ Гертрудѣ за ея великодушіе; эта дѣвушка не допустила тебя сдѣлать глупость, въ которой ты раскаивался бы потомъ всю свою жизнь. Она спасла тебя и носъ всѣхъ!

Графъ ничего не отвѣтилъ; онъ не спускалъ взора съ дверей, скрывшихъ отъ него Гертруду.

Генеральша нагнулась и подняла клочки разорванной расписки, затѣмъ зажгла свѣчу и сожгла на ней всѣ кусочки бумаги, одинъ за другимъ. Когда отъ расписки остался лишь одинъ пепелъ старушка облегченно вздохнула и радостно произнесла:

— Слава. Богу, теперь конецъ нашему несчастью!

IX.

Прошло шесть мѣсяцевъ. Зима вступила въ свои права и припасла къ наступавшему Рождеству большое количества снѣга. На церковныхъ часахъ пробило двѣнадцать, къ великому удовольствію дѣтей священника, которые чувствовали большой аппетитъ послѣ игры на свѣжемъ воздухѣ. Пять дѣтскихъ головокъ наклонились надъ тарелками съ дымящимся супомъ, и маленькіе рты усердно принялись работать, не переставая болтать при этомъ.

Священникъ, пожилой человѣкъ съ пріятнымъ, кроткимъ лицомъ, казался въ этотъ день необычно серьезнымъ и озабоченнымъ. Онъ смотрѣлъ то на своихъ дѣтей, то на ихъ воспитательницу, которая сидѣла напротивъ него, рядомъ съ двумя малышами. Съ нѣжнымъ вниманіемъ она удовлетворяла желанія дѣтей, которыя видимо обожали ее. У Гертруды трещала голова отъ всѣхъ обращенныхъ къ ней вопросовъ и разсказовъ, сообщаемыхъ одновременно пятью голосами.

Наконецъ встали изъ-за стола. Маленькая веселая толпа двинулась снова въ садъ, гдѣ сооружала совмѣстно большую снѣжную бабу.

Гертруда взяла корзинку съ ключами и намѣревалась пройти къ себѣ, но священникъ остановилъ ее съ просьбой удѣлить ему четверть часа для очень важнаго разговора. Дѣвушка поставила корзинку на столъ и послѣдовала за священникомъ въ его кабинетъ. Нетрудно было догадаться, въ чемъ будетъ состоять этотъ «важный разговоръ»! Приближалось Рождество, и нужно было подумать о подаркахъ для дѣтей. Однако эта невинная тема какъ будто смущала священника. Онъ нѣсколько разъ принимался откашливаться, вытиралъ платкомъ вспотѣвшій лобъ и наконецъ рѣшился приступить къ дѣлу.

— Прежде всего позвольте мнѣ, фрейлейнъ Вальтеръ, выразить вамъ сюоіо глубокую, искреннюю благодарность за все то, что вы дѣлаете для моихъ дѣтей, — произнесъ онъ.

Гертруда съ удивленіемъ выслушала это торжественное вступленіе.

— Я только исполняю свою обязанность! — скромно отвѣтила она

— О, нѣтъ, вы дѣлаете больше, гораздо больше того, что обязаны, — съ сердечнымъ порывомъ возразилъ священникъ. — Вы взяли на себя преподаваніе, которое вовсе не входитъ въ кругъ вашихъ обязанностей; вы съ такой любовью относитесь къ моимъ дѣтямъ, такъ умѣло ведете мой домъ, что только со дня вашего пріѣзда я почувствовалъ, что значитъ домашній очагъ

— Я дѣлаю только то, что могу, — непринужденно отвѣтила Гертруда, — Конечно чужая женщина никогда не можетъ замѣнить дѣтямъ умершую мать…

— Вотъ именно объ этомъ я и хотѣлъ говорить съ вами, — быстро перебилъ ее священникъ, — Несмотря ни на что, я прихожу къ заключенію, что моимъ дѣтямъ нужна матъ, а мнѣ — жена, хозяйка дома, и что я… — Священникъ вдругъ остановился, замѣтивъ, что дѣвушка со страхомъ отшатнулась отъ него. — Вы хотите, чтобы я замолчалъ? — кротко спросилъ онъ.

Гертруда поблѣднѣла, но отрицательно покачала головой.

— Пожалуйста говорите дальше!

Священникъ всталъ и, схвативъ руку дѣвушки, продолжалъ:

— Въ теченіе этихъ пяти мѣсяцевъ, которые вы провели здѣсь, я неоднократно хотѣлъ сказать вамъ то, что говорю сейчасъ, но у меня нехватало на это рѣшимости. Во воемъ вашемъ существѣ есть нѣчто такое, что подавляетъ меня и заставляетъ держаться подальше отъ васъ. Глядя на ваши руки, приводящія въ порядокъ то одно, то другое, я не могу отдѣлаться отъ мысли, что вы созданы для другого круга общества. Однико нужно же наконецъ высказаться. Вы молоды, хороши, богато одарены, природой. Я — пожилой человѣкъ и могу предложитъ вамъ лишь свой скромный домъ, небольшое содержаніе и заботу о пяти дѣтяхъ. Если любовь этихъ дѣтей и благодарность ихъ отца, уважающаго васъ и восхищающагося вами, можетъ замѣнить вамъ то, что вы принесете имъ въ жертву, то, согласившись бытъ моей женою, вы безконечно осчастливите меня.

Герггруда слушала священника съ поблѣднѣвшимъ лицомъ и опущенными глазами.

— Благодарю васъ за честь, — спокойно отвѣтила она, — только напрасно вы думаете, что скромная обстановка и весь вашъ кругъ знакомыхъ не подходятъ мнѣ. Въ вашемъ домѣ я впервые почувствовала, что значатъ любовь и ласка. Я…

Гертруда хотѣла протянуть руку священнику въ знакъ своего согласья, но вдругъ почувствовала, какъ ея сердце сжалось мучительной болью.

— Вамъ дурно? — озабоченно спросилъ священникъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, все прошло, — съ насильственной улыбкой отвѣтила Гертруда. — Я хочу просить васъ дать мнѣ время обдумать ваше предложеніе. Черезъ нѣсколько часовъ я дамъ вамъ отвѣтъ.

Священникъ повидимому не ожидалъ такого благопріятнаго результата. Короткое время, нужное для размышленія, было конечно только проформой, за которой скрывалось согласіе. Съ радостнымъ видомъ онѣ охватилъ обѣ руки дѣвушки и горячо пожалъ ихъ.

— Думайте, сколько хотите, — воскликнулъ онъ. — Я не хочу торопить васъ. Посовѣтуйтесь со своимъ сердцемъ, а затѣмъ откровенно скажите мнѣ свое рѣшеніе.

Прошелъ цѣлый часъ послѣ этого разговора. Гертруда сидѣла наверху, въ своей комнатѣ, въ глубокой задумчивости. Она невольно прижимала, руку къ сердцу, которое не хотѣло успокоиться и продолжало тревожно биться. Оно и теперь мѣшало ей сосредоточиться въ своихъ мысляхъ, какъ помѣшало сказать «да», когда это слово уже готово было сорваться съ ея устъ. Къ чему были ей размышленія? Она знала заранѣе, какой отвѣтъ дастъ священнику. Чего она могла еще ожидать отъ жизни? Она напрасно забралась такъ далеко, желая скрыть свои слѣды; никто и не думалъ ее разыскивать. Германъ не дѣлалъ никакихъ попытокъ встрѣтиться съ нею, онъ даже не послалъ ей прощальнаго привѣтствія. Повидимому онъ согласился съ тѣмъ, что она говорила въ минуту ихъ послѣдняго свиданія, и подчинился ея рѣшенію, не заботясь о томъ, что разбилъ ея сердце. У него оставалась будущность, блестящая карьера, а у нея ничего не было впереди!

Подумавъ еще немного, Гертруда рѣшила принятъ предложеніе священника. Для нея — одинокой, воѣки покинутой дѣдушки — не могло быть ничего лучшаго, какъ имѣть собственный очагъ и привязанность всѣми уважаемаго человѣка! Правда, въ ея душѣ что-то протестовало противъ такой будущности, какую ей предлагалъ священникъ. Ей предстояло провести всю жизнь въ этой маленькой деревушкѣ, среди мелкихъ интересовъ и заботъ, вдали отъ свѣта и людей. Но Гертруда такъ устала, что ей хотѣлось отдохнуть у тихой пристани, хотя она знала, что хоронитъ при этомъ все то, что она называла жизнью.

Снова поднялась вьюга. Гертруда открыла окно и смотрѣла на падающій снѣгъ, не замѣчая зимней стужи. Это былъ ея послѣдній свободный часъ въ жизни. Пройдетъ этотъ часъ, и она навсегда будетъ, связана съ другимъ человѣкомъ. Издали донесся звукъ почтоваго рожка. Беззвучно падали большіе хлопья снѣга, на замерзшую землю. Поля, луга, сучья деревьевъ и крыши домовъ были покрыты бѣлой пеленой снѣга. Тихо и печально замерла маленькая деревушка въ своемъ бѣломъ саванѣ. Внезапно эта тишина была прервана необычнымъ явленіемъ. Звукъ почтового рожка становился все слышнѣе, все ближе. Вскорѣ къ нему присоединился скрипъ колесъ, и тяжелая почтовая карета, запряженная четверкой лошадей, остановилась у дома священника. Открылись дверцы кареты, и изъ нея вышелъ господинъ въ шубѣ.

— Германъ! — вскрикнула Гертруда, отскакивая отъ окна, и въ ея голосѣ послышались одновременно и радость, и ужасъ.

Пріѣздъ господина въ каретѣ, запряженной цѣлой четверкой лошадей, произвелъ большой переполохъ въ пасторскомъ домѣ. Всѣ дѣти бросились гурьбой въ сѣни; дверь кабинета быстро открылась, послышались громкіе голоса.

— Не безпокойтесь, батюшка, — произнесъ пріѣзжій, — фрейлейнъ Вальтеръ проститъ меня за то, что я являюсь къ ней безъ доклада. Я долженъ передать ей важныя извѣстія.

Чьи-то быстрые шаги поднимались по лѣстницѣ вверхъ. Дверь широко распахнулась, и на порогѣ комнаты показался графъ Арнау.

Гертруда не въ состояніи была ни поклониться, ни сказать хотя бы слово; дрожа всѣмъ тѣломъ, она продолжала стоять на одномъ мѣстѣ. Германъ закрылъ дверь, подошелъ къ молодой дѣвушкѣ и, заглядывая ей въ лицо, съ упрекомъ произнесъ:

— Такъ вотъ въ какую глушь забрались вы, чтобы скрыться отъ меня! Гертруда, неужели вы дѣйствительно думали, что я не найду васъ?

Гертруда старалась овладѣть собою.

— Я, право, не знаю, графъ, что привело васъ сюда. Послѣ того…

— Послѣ того какъ я такъ долго молчалъ, — закончилъ графъ. — Ахъ, Гертруда, вы мало знаете меня. Вы думали, что я — такой жалкій трусъ, что рѣшусь безусловно принять вашу великодушную жертву?

Дѣвушка опустила глаза; если бы она стала отрицать сказанное графомъ, то сказала бы неправду.

Германъ подошелъ еще ближе и взялъ ея руку.

— Я знаю васъ хорошо и потому былъ убѣжденъ, что сказанное вами слово останется неизмѣннымъ, несмотря ни на какія просьбы съ моей стороны. Между тѣмъ расточать безполезныя фразы — не въ моемъ характерѣ. Поэтому я предпочелъ молчатъ до тѣхъ поръ, пока мнѣ можно будетъ дѣйствовать.

— Дѣйствовать? — переспросила Гертруда, не понимая его словъ.

— Да. Ты была права, когда сказала, что въ нашей средѣ не можешь быть моей женой. Я зналъ это лучше, чѣмъ кто бы то ни было. Да, у насъ не забывается ни одна, скандальная исторія, и если бы Гертруда Брандъ сдѣлалась моей женой, то мнѣ пришлось бы отказаться отъ своего положенія, отъ благосклонности герцога и отъ всего аристократическаго общества.

— Въ такомъ случаѣ…

— Въ такомъ случаѣ, — перебилъ Гертруду графъ, — мнѣ нужно было освободиться отъ всего того, что мѣшало мнѣ назвать тебя своею. И вотъ теперь я свободенъ.

— Германъ, что ты сдѣлалъ? — испуганно воскликнула дѣвушка.

Лицо графа засвѣтилось счастьемъ. Онъ въ первый разъ, услышалъ это «ты» съ устъ Гертруды.

— Я вышелъ въ отставку, — отвѣтилъ онъ. — Не пугайся, въ этомъ нѣтъ ничего страшнаго. Я не принадлежу къ числу тѣхъ людей, которые могутъ жить спокойно, годъ за годомъ, въ своихъ имѣніяхъ и не принимать никакого участія въ общественной жизни; думаю, что. и ты неспособна къ такому ограниченному существованію. Еще годъ тому назадъ мнѣ предложили вступитъ на государственную службу въ Энскѣ. Я тогда отклонилъ это предложеніе, такъ какъ при своихъ связяхъ могъ, расчитывалъ получить лучшее мѣсто у себя на родинѣ. Непосредственно послѣ твоего отъѣзда я вступилъ въ переговоры съ высшей энской администраціей и взялъ тамъ то, что мнѣ предлагали. Конечно, мнѣ пришлось, нѣсколько спуститься внизъ съ той высоты, на которой я стоялъ въ нашей столицѣ, но я не замедлю и тамъ подняться выше, будь въ этомъ увѣрена, Гертруда.

Германъ оказалъ это спокойно и просто, но молодая дѣвушка все же почувствовала, какую жертву принесъ ей этотъ честолюбивый человѣкъ. Въ ея душѣ разлилась радостная гордость; она знала теперь, какъ она дорога графу.

— Теперь все въ порядкѣ, — продолжалъ Германъ послѣ нѣкотораго молчанія. — Въ будущемъ мѣсяцѣ я долженъ вступитъ въ отправленіе своихъ новыхъ обязанностей, но не поѣду туда одинъ, безъ жены. Гертруда, поѣдешь ты со мною?

Руки графа крѣпко охватили станъ молодой дѣвушки, нѣжно склонившей голову къ нему на плечо.

— Германъ, ты думаешь, что тамъ тебя не ожидаютъ непріятности? — робко спросила она.

— Въ Энскѣ насъ никто не знаетъ, тамъ неизвѣстно также ничего о бывшемъ здѣсь преступленіи и о томъ, что съ нимъ у насъ связаны тяжелыя воспоминанія. Если бы туда и дошли какіе нибудь слухи, то Энскъ — слишкомъ большой городъ для того, чтобы интересоваться разными темными слухами изъ далекаго прошлаго. Кромѣ того я ничѣмъ не связанъ съ мѣстнымъ дворомъ. Если онъ не пожелаетъ принимать мою супругу, то намъ ничего не будетъ стоитъ отказаться отъ него и найти себѣ другой кругъ знакомыхъ. Будь покойна, я позабочусь о томъ, чтобы графиня Арнау заняла въ обществѣ подобающее ей мѣсто.

Густая краска залила лицо Гертруды при послѣднихъ словахъ графа. Въ первый разъ ее назвали тѣмъ именемъ, которое она когда-то такъ горячо ненавидѣла.

— А твоя бабушка? — тихо спросила Гертруда.

Лицо графа омрачилось.

— Съ нею мнѣ пришлось вести жестокую борьбу, — отвѣтилъ онъ. — Она одна догадалась, почему я вышелъ въ отставку. Если чужая рука закроетъ ей глаза, то она сама будетъ виновата въ этомъ. Мы разстались съ нею въ ссорѣ.

— О, Германъ, ты разошелся со всѣми изъ-за меня!

Графъ нѣжно приподнялъ ея голову, заглянулъ въ глаза и растроганно произнесъ:

— А ты пожертвовала памятью своего отца, чтобы спасти меня. Жертва за жертву. Я пересталъ быть холоднымъ эгоистомъ, ставящимъ на первый планъ свое честолюбіе. Ты знаешь, что заставило меня потерять вѣру въ людей и любовь къ нимъ, знаешь, что отравило мое дѣтство и сдѣлало меня суровымъ и равнодушнымъ къ чужимъ страданіямъ. Верни мнѣ любовь къ людямъ!

— У меня есть къ тебѣ большая просьба, Германъ, — оказала Гертруда, взглянувъ на него нѣжнымъ, мягкимъ взглядомъ, — это — моя первая просьба и потому ты долженъ исполнить ее. Забудемъ о прошломъ, не будемъ касаться его ни словомъ. Похоронимъ его навсегда!

— Навсегда! — повторилъ графъ.

Снѣгъ продолжалъ беззвучно падать большими бѣлыми хлопьями на холодную, замерзшую землю, а въ комнатѣ Гертруды горячо и радостно бились два любящихъ сердца, вступающихъ въ новую жизнь. Проклятіе, тяготѣвшее надъ графомъ Арнау и Гертрудой, отравлявшее имъ обоимъ жизнь, было уничтожено ихъ собственными сильными руками. То, что должно было разъединить ихъ навѣки, теперь связало на всю жизнь. Преступленіе было не отмщено, а искуплено. Оба чувствовали теперь то, что сказала старая генеральша, когда въ ея рукахъ остался лишь пепелъ отъ сгорѣвшей расписки:

«Слава Богу, теперь конецъ несчастью!».

Конецъ.