ТОПЪ.
[править]Въ одно отвратительнѣйшее майское утро, когда было холодно, какъ въ погребѣ, и съ грязныхъ тряпокъ, закрывшихъ «улыбающееся весеннее небо», тонкими ниточками струилась какая-то гадость, мы, т.-е. мой другъ Майлеръ и я, отправились на охоту.
Старикъ Ганзль прислалъ письмо, въ которомъ съ трогательной заботливостью сообщалъ, какъ ему, послѣ долгихъ трудовъ, удалось выслѣдить лисью нору, и звалъ насъ пріѣхать возможно скорѣе. Понятно, что мы выѣхали изъ города уже на слѣдующее утро.
Ганзль, предупрежденный телеграммой, уже ждалъ насъ на станціи и, конечно, съ нимъ были неразлучныя таксы, Типъ и Топъ. Невѣроятно худыя собаки удивительно гармонировали съ своимъ хозяиномъ, на тѣлѣ котораго студенты свободно могли бы наглядно изучать анатомію скелета. Во всей костлявой фигурѣ стараго охотника только сизый носъ отличался пріятной округлостью, ласкалъ глазъ своей формой и свидѣтельствовалъ объ укоренившихся привычкахъ своего обладателя.
Впрочемъ, по утрамъ, часовъ до девяти, Ганзль обычно бывалъ почти трезвымъ, а такъ какъ мы пріѣхали около восьми, то нужно было поторопиться. Я заявилъ-было, что мы оставимъ лишнія вещи на станціи и прямо пойдемъ къ мѣсту, но Ганзль этому рѣшительно воспротивился. Онъ заявилъ, что насъ ждутъ у Розлера, гдѣ уже заказанъ завтракъ, что нельзя обижать людей, которые къ намъ расположены всей душой, и т. д.
Словомъ, мы попали къ Розлеру, въ крошечный деревенскій кабачокъ, ютившійся подъ вывѣской «Отдыхъ и отрада».
Тамъ, дѣйствительно, для насъ былъ готовъ завтракъ, который мы не могли ѣсть, потому что часомъ раньше пили дома кофе. Чтобы не обидѣть гостепріимныхъ людей, я съ отвращеніемъ проглотилъ нѣсколько ложекъ молочной каши, но отъ пива мы рѣшительно отказались.
Зато Ганзль старался. Кажется, онъ самымъ добросовѣстнымъ образомъ съѣлъ все, что было приготовлено для насъ троихъ, и завтракъ грозилъ затянуться до безконечности, потому что старикъ ни за что не хотѣлъ разстаться съ кружкой. По горькому опыту прошлаго я зналъ, что пиво, особенно послѣ водки, отвратительно вліяетъ на старика, и онъ совершенно размякаетъ. Тотъ же опытъ научилъ меня и мѣрамъ, необходимымъ въ такихъ критическихъ случаяхъ, потому что ни просьбы, ни угрозы не дѣйствуютъ, разъ Ганзль дорвется до спиртного.
Я подозвалъ хозяина и громко сказалъ ему:
— Возьмите наши вещи. До возвращенія мы больше ни за что не платимъ.
Ганзль, давно не пользовавщійся у Розлера кредитомъ, тяжело вздохнулъ, медленно допилъ свое пиво и мы двинулись въ путь.
Пока мы сидѣли въ кабачкѣ, погода еще ухудшилась. Теперь мелкій дождь, подгоняемый вѣтеркомъ, несся намъ навстрѣчу и намъ приходилось итти подъ непрерывнымъ холоднымъ душемъ.
Ганзль шелъ впереди, указывая дорогу, и безъ устали разговаривалъ. Его краснорѣчіе намъ тоже было хорошо знакомо; мы знали, что теперь ему можно вѣрить не больше, чѣмъ на половину, и когда онъ началъ божиться, что своими глазами видѣлъ, какъ около норы рѣзвились восемь лисенятъ, я только вздохнулъ: въ письмѣ онъ увѣрялъ, что выслѣдилъ гнѣздо изъ трехъ дѣтенышей…
Мое настроеніе быстро понижалось. Дорожная глина тяжелыми глыбами висла на сапогахъ, вода попадала за воротникъ, мелколѣсье уныло шелестѣло, полупьяный охотникъ съ каждой минутой забирался все глубже въ дебри самаго фантастическаго вранья. Теперь уже оказывалось, что онъ выслѣдилъ не одну нору, а три, и намъ предстоитъ поживиться полдюжиной рослыхъ лисицъ, съ цѣлой стаей дѣтенышей.
— Старина совсѣмъ размокъ, — шепнулъ мнѣ Майлеръ. — Чортъ насъ дернулъ заходить въ кабакъ.
Я пытался успокоить его:
— Ничего. Онъ, все-таки, знаетъ свое дѣло. Только вотъ погода очень скверная. Впрочемъ, намъ она на руку. По крайней мѣрѣ, теперь мы навѣрное застанемъ лисицъ въ норѣ.
— Если, конечно, найдемъ самую нору, — глубокомысленно добавилъ мой спутникъ, и я долженъ сознаться, что эти слова возбудили тайное сомнѣніе и въ моей душѣ.
Однако, нору мы нашли. Проплутавъ часа два, Ганзль привелъ насъ въ глухую чащу ельника и торжественно показалъ двѣ воронки лисьей норы. Третій, главный ходъ открывался на разстояніи сорока шаговъ отъ парныхъ воронокъ, и старикъ заявилъ, что онъ станетъ около этого хода, а мы съ Майлеромъ, по его мнѣнію, должны караулить воронки.
— Потому что, — заключилъ онъ, — Насъ двое, и ихъ двѣ. Значитъ, такъ самимъ Богомъ положено.
Все въ это утро складывалось отвратительно. Мнѣ было рѣшительно безразлично, гдѣ стоять, лишь бы скорѣе кончилась эта жалкая пародія на охоту.
Ганзль клялся, что добыча будетъ хорошая, но мнѣ не вѣрилось. Я нагнулся, чтобы осмотрѣть отверстіе воронки и невольно отшатнулся: оттуда несся рѣзкій трупный запахъ. Очевидно, мы набрели на давно оставленную нору, въ которой гнилъ кто-нибудь изъ ея прежнихъ обитателей. Окончательно обозленный, я крикнулъ Майлеру:
— Насъ этотъ старый пьяница дурачитъ! Пойдемте.
Но не успѣли мы сдѣлать двухъ шаговъ, какъ по лѣсу гулко прокатился выстрѣлъ, и одновременно раздался отчаянный собачій визгъ.
— Этакая скотина! Подстрѣлилъ своего такса!
Мы бросились къ Ганзлю. Онъ стоялъ, опершись на ружье, и меланхолически слѣдилъ за струйками порохового дыма, выползавшими изъ норы.
— Что вы надѣлали?
Старикъ обернулся къ намъ и я съ удивленіемъ увидѣлъ двѣ слезинки, блестѣвшія у него на тощихъ рѣсницахъ.
— Я пристрѣлилъ моего Топа, — печально сказалъ онъ, и въ его тонѣ не было замѣтно не малѣйшаго слдѣа опьяненія.
— Бѣдняга бросился въ нору, — продолжалъ старикъ, — потомъ я вижу, оттуда лѣзетъ что-то рыжее, я выстрѣлилъ, а онъ выскочилъ, кубаремъ повернулся, взвизгнулъ и опять туда.
Я попытался утѣшить его:
— Можетъ быть, вы его только ранили?
— Какое тамъ ранилъ! Весь зарядъ въ него всадилъ.
— Видимое дѣло — околѣвать въ норѣ залегъ. Если бы не такъ, онъ бы туда не юркнулъ.
Наступило молчаніе. Дождь лилъ.
Наконецъ, Майлеръ осторожно замѣтилъ, что стоять у пустой норы совсѣмъ не весело и что умнѣе было бы отправиться обратно.
Для очистки совѣсти мы нѣсколько разъ прокричали:
— Тонъ! Топъ! Топъ!
Дали надъ норой нѣсколько выстрѣловъ, но Топъ не отзывался.
Тогда мы двинулись въ путь.
На половинѣ дороги Ганзль заговорилъ. Онъ жаловался на свою судьбу, проклиналъ жизнь, ругалъ себя, каялся во всѣхъ смертныхъ грѣхахъ, и довольно неожиданно закончилъ слезной просьбой никому не говорить, что Топъ погибъ отъ его руки.
— Послѣднее это дѣло, если охотникъ собственную свою собаку пристрѣлитъ. Мнѣ въ деревнѣ прохода не дадутъ, по всему округу ославятъ. Господа охотники меня сторониться начнутъ, и тогда мнѣ совсѣмъ съ голода пропадать надо.
Мы съ Майлеромъ охотно согласились выручить старика. На-скоро состоялся военный совѣтъ, на которомъ было условлено, что Топъ погибъ отъ удара: слишкомъ ретиво исполнялъ свои собачьи обязанности, переутомился, и умеръ.
Правда, вспоминая о невѣроятной худобѣ бѣдняги, я мысленно долженъ былъ сознаться, что онъ не производилъ впечатлѣніе субъекта, предрасположеннаго къ апоплесіи, но… чего на свѣтѣ не бываетъ!
Въ кабачкѣ мы застали довольно большую компанію мѣстныхъ крестьянъ. Они добродушно выразили намъ свое сочувствіе по поводу нашей неудачи, посмѣялись надъ Ганзлемъ, и, конечно, замѣтили, что съ нимъ вернулся одинъ Тимъ.
— Гдѣ же твоя другая собаченка?
Ганзль робко взглянулъ на насъ и потомъ, добросовѣстно передалъ басню, сочиненную нами сообща.
Крестьяне всему повѣрили, тѣмъ болѣе, что Майлеръ и я серьезно подтвердили разсказъ Ганзля. Только одинъ парень спросилъ, въ кого же мы стрѣляли?
— Мы дали послѣдній почетный залпъ надъ могилой Топа. Это такъ принято… для охотничьихъ собакъ…
— По генеральски, значитъ, — заключилъ пожилой крестьянинъ.
Чтобы положить конецъ этой скользкой темѣ, я сталъ заказывать завтракъ и углубился съ хозяиномъ въ бесѣду о достоинствахъ хорошо зажареннаго цыпленка, какъ вдругъ произошло какое-то движеніе и раздались изумленныя восклицанія. Я поднялъ глаза и разинулъ ротъ: среди комнаты стоялъ Мокрый Топъ и ласково вилялъ окровавленнымъ обрубкомъ, торчавшимъ у него вмѣсто хвоста. Я былъ пораженъ.
Въ слѣдующее мгновеніе меня еще больше ошеломилъ Ганзль, совершенно хладнокровно обратившійся ко мнѣ со словами:
— Видите! Я былъ правъ, когда говорилъ, что Топъ не околѣлъ, а только упалъ въ обморокъ. А вы говорите: надо закапывать. Вотъ и полюбуйтесь: живой собакѣ лопатой хвостъ обкарнали! Изгадили ее на всю жизнь.
Такой геніальной находчивости я отъ старика не ожидалъ.
Я досталъ изъ своего мѣшка футляръ съ перевязочнымъ матеріаломъ, обмылъ кровавый обрубокъ растворомъ сулемы, залилъ коллодіемъ и обвязалъ марлей. Топъ терпѣливо ждалъ конца перевязки и потомъ, въ знакъ благодарности, быстро заявлялъ уморительно-смѣшнымъ бѣлымъ короткимъ хвостикомъ.
Черезъ два часа мы уѣхали. Я оставилъ Ганзлю сулемы, марли и коллодія и подробно объяснилъ ему, какъ нужно дѣлать асептическую перевязку.
Дня черезъ три я получилъ открытку, въ которой старикъ сообщалъ, что Топъ почти выздоровѣлъ, и просилъ прислать еще немного марли.
