Боб (лат.Vícia fába) или бобы́ (лат.leguminis) — ботанический термин, как правило, применяющийся в отношении плодов (стручков), либо содержащихся внутри них семян любой зернобобовой культуры, а также, говоря шире — по отношению ко всем плодам и семенам растений семейства бобовых.
В бытовом языке боба́ми чаще всего называют сырые или уже приготовленные для еды крупные (как правило, не круглые) семена садовых или соевых бобов, а также фасоли, реже чечевицы или нута.[комм. 1] Нередко слово бобы употребляется в уточняющем сочетании, к примеру: «фасоль-бобы», «турецкие бобы» или даже «какао-бобы».[комм. 2] Но если в тексте речь идёт о бобах в сугубо конкретном, узком смысле слова (еда бедняков), то чаще всего имеются в виду бобы обыкновенные (или садовые), плоские и самые крупные из пищевых бобов (лат.Vícia fába), растение, имеющее в русском языке много названий, в частности: боб садо́вый, обыкнове́нный, ру́сский или боб ко́нский.
Устойчивое языковое выражение «разводить на бобах» — означает: обманывать, витийствовать, выдавать простое за сложное, болтать пустое. «Сидеть на бобах» — напротив, значит бедствовать, почти голодать.
По прошествии некоторого времени, упомянутый Иаков определён был на послушание служить в гостинице странникам. Небрежно относясь к своей службе, он однажды сварил слишком много бобов, больше чем нужно было; бобов осталось от обеда столько, что и на другой день с избытком бы хватило на обед, но он выбросил остаток за окно, в поток; и сие он делал не один раз, а много. Увидев сие, преподобный Савва сошёл незаметно в поток, собрал выброшенные бобы, принёс в свою келлию и посушил немного на солнце. Немного спустя, преподобный сварил сии бобы и, приготовив из них кушанье, позвал к себе Иакова обедать. За обедом старец сказал Иакову:
— Прости меня, брат, что я не угостил тебя так, как хотел, и, может быть, не угодил тебе кушаньем; не умею хорошо готовить.
Иаков же сказал:
— Право, отче, ты прекрасно приготовил сии бобы, я давно не едал такого кушанья.
Старец отвечал:
— Поверь мне, чадо, что это те самые бобы, которые ты высыпал в поток; знай же, что кто не может горшка бобов приготовить в меру, чтобы ничего не пропало даром, тот не может заведывать монастырём и управлять братиею.
Во всю свою жизнь он ничего другого не носил на теле, кроме кожаной одежды, а питался только квашенным горохом и бобами. Пренебрегая телесною немощью, преподобный поступал так до самой глубокой старости, когда уже все зубы его выпали, так что нельзя уже было разжёвывать ими пищу, и, мужественно перенося всякую непогоду, никогда не жил в доме.
Сии островитяне стараются более всего о украшении шеи. Духовные носят на груди некоторый род ожерелья, имеющего вид полукружия, сделанного из мягкого дерева, на коем наклеено несколько рядов красных бобов; прочие же употребляют другой род ожерелья, состоящего из одних зубов свиных, нанизанных на плоский шнурок, сплетённый из жилок кокосовых орехов; они носят также и по одному свиному зубу или на шее или в бороде, а иные и тары величиною в большое яблоко, которые покрываются красными бобами.
— Иван Фёдорович Крузенштерн, «Путешествие вокруг света в 1803, 4, 5, и 1806 годах» (Глава IX. Описание жителей острова Нукагивы), 1809
В одной деревне жила бедная старушка; и набрала она однажды целое блюдо бобов, и собиралась их варить. На очаге своём она вздула порядочный огонёк, а чтобы он разгорался повеселее, подкинула в огонь пучок соломы.
Когда она стала ссыпать бобы в горшок, один боб незаметно соскользнул с блюда, упал на пол и очутился там рядом с соломинкой; а тут ещё к ним обоим выскочил и раскалённый уголёк из печки.
На мундире у городничего посажено было восемь пуговиц, девятая как оторвалась во время процессии при освящении храма назад тому два года, так до сих пор десятские не могут отыскать, хотя городничий при ежедневных рапортах, которые отдают ему квартальные надзиратели, всегда спрашивает, нашлась ли пуговица. Эти восемь пуговиц были насажены у него таким образом, как бабы садят бобы; одна направо, другая налево.
— Николай Васильевич Гоголь, «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», 1842
«А узнали бы вы его, кабы он к вам теперь явился?» — «Едва ли узнал бы я его в лицо, — сказал мужик, — а есть у него родимое пятно на плече вроде боба».
Когда он это проговорил, приезжий снял с себя верхнее платье, обнажил плечо и показал мужику родимое пятно в виде боба на плече своём.
«Боже ты мой! — воскликнул старик. — Неужели ты точно мой сын?
— Не успеем, Илья Ильич, — робко заметила она, — пусть покушает, что есть…
— Не ест он этого, Агафья Матвеевна: ухи терпеть не может, даже стерляжьей не ест; баранины тоже в рот не берёт.
— Языка можно в колбасной взять! — вдруг, как будто по вдохновению, сказала она, — тут близко.
— Это хорошо, это можно: да велите зелени какой-нибудь, бобов свежих…
— Бобы восемь гривен фунт! — пошевелилось у ней в горле, но на язык не сошло.
— Хорошо, я сделаю… — сказала она, решившись заменить бобы капустой.
Жил-был старик со старухою, была у них дочка. Раз ела она бобы и уронила один наземь. Боб рос, рос и вырос до неба. Старик полез на небо; взлез туда, ходил-ходил, любовался-любовался и говорит себе:
— Дай принесу сюда старуху; то-то она обрадуется![1]
— Вот только что поворотили к Поганой Луже. Я как увидел, так напрямик сюда и прибежал болотом да лесом.
— Ну, ребята! — вскричал Перстень, — полно бобы на печи разводить! Двадцать человек чтобы шли за мной![2]
— Здравствуйте, слепые муромские калашники, вертячие бобы! — сказал царь, пристально, но неприметно вглядываясь в черты разбойников.
— Много лет здравствовать твоей царской милости! — отвечали Перстень и Коршун, кланяясь земно.[2]
Там находится все известные нам и, кроме того, многие другие яства: окорока, например, доставляются тыквами, яблоко оказывается куропаткою, жареные бекасы заключены в стрючьях, как наши бобы. На Меркурие существуют даже источники вин, более тонких чем вина Земли, Марса, Юпитера и Сатурна.
Подле огромного развесистого вяза, с сгнившей скамьёй, толпились вишни и яблони: там рябина; там шла кучка лип, хотела было образовать аллею, да вдруг ушла в лес и братски перепуталась с ельником, березняком. И вдруг всё кончалось обрывом, поросшим кустами, идущими почти на полверсты берегом до Волги. Подле сада, ближе к дому, лежали огороды. Там капуста, репа, морковь, петрушка, огурцы, потом громадные тыквы, а в парнике арбузы и дыни. Подсолнечники и мак, в этой массе зелени, делали яркие, бросавшиеся в глаза, пятна; около тычинок вились турецкие бобы.
И начал мужик на бобах разводить, как бы ему своих генералов порадовать за то, что они его, тунеядца, жаловали и мужицким его трудом не гнушалися! И выстроил он корабль — не корабль, а такую посудину, чтоб можно было океан-море переплыть вплоть до самой Подьяческой.
— Михаил Салтыков-Щедрин, «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», 1869
По соседству с головотяпами жило множество независимых племён, но только замечательнейшие из них поименованы летописцем, а именно: моржееды, лукоеды, гущееды, клюковники, куралесы, вертячие бобы, лягушечники, лапотники, чернонёбые, долбёжники, проломленные головы, слепороды, губошлёпы, вислоухие, кособрюхие, ряпушники, заугольники, крошевники и рукосуи.[3]
Коля всё ещё не понимал дела вполне и даже надеялся взять строгостию.
— Ну куда мы теперь потащимся, как вы думаете, генерал? — сказал он: — к князю не хотите, с Лебедевым рассорились, денег у вас нет, у меня никогда не бывает: вот и сели теперь на бобах, среди улицы.
— Приятнее сидеть с бобами чем на бобах, — пробормотал генерал, — этим… каламбуром я возбудил восторг… в офицерском обществе… сорок четвёртого… Тысяча… восемьсот… сорок четвёртого года, да!.. Я не помню… О, не напоминай, не напоминай! «Где моя юность, где моя свежесть!» Как вскричал… кто это вскричал, Коля?
Затем любители конского мяса собрали под соседние деревья свои остальные съестные припасы, которые, надо признать, имели не менее привлекательный вид. Это были, во-первых, стручки альгаробии и сладкие ядра еловых шишек, которые они поджарили на огне, как бобы, а во-вторых, плоды кактусов разных пород. Лучшие плоды получают из кактусов породы питагайя, высокие стволы которых, обнаженные до известной высоты, у вершины окружены венком ветвей, которые издали делают их похожими на гигантские канделябры. Вся степь была усыпана этими деревьями странной формы. Таким образом койоты среди пустыни сумели приготовить себе ужин, не забыв при этом и десерта.
В один зловещий октябрьский день Алексей Сергеевич Суворин сказал Н. А. Демчинскому:
— Собственно говоря, подите вы к чёрту! на что вы мне нужны? Хвалились, что умеете делать погоду, — позвольте, — где же зима?! Если можете делать погоду, то делайте наверняка и хорошую, а разводить бобы о погоде я сумею и сам, — притом, гораздо лучше, смелее, оригинальнее и дешевле.[4]
— Здравствуй, господин! — говорит Данило, бледнея и касаясь рукою земли. Ибрагим смотрит на него с улыбкою.
Достаёт из-за пояса шёлковый платок, наклоняется с седла, захватывает в горсть бобов из кошёлки, завязывает в шёлковый платок и кидает в лицо Данилы.
Данило кланяется, касаясь рукою земли, и с ужасом глядит на платок. Ибрагим уже проехал дальше.
Данило развязывает шёлковый платок и считает бобы. Ноги у него подкашиваются, глаза становятся мутными, дрожит отвисшая нижняя губа.
В страшном молчании съели суп, рыбу.
При гробовой тишине отошла в вечность баранина, и её молча помянули красным вином.
Затем тоскливо исчезли бобы. Рябчики появились было на тарелках и молча исчезли.
С тоской все готовы были приняться за мороженое.[5]
Вынимая обед из салфетки, отыскивая единственную стальную вилку, и даже кушая белые бобы в уксусе, — составлявшие весь обед, — молодая женщина ни на минуту не переставала смеяться и шутить. Она насаживала бобы на вилку, кусала их своими белыми зубками, но почти не могла проглотить их от смеха. После того она передавала вилку мужу и лукаво смеялась над его прожорливостью, в силу которой он насаживал на вилку гораздо больше бобов, чем могла сделать это она, когда приходила её очередь.
— Боже мой, Колино́, до чего ты прожорлив, мой друг! Нет, уж этот-то принадлежит мне! Это — мой боб, слышишь ли ты!
И покатываясь со смеху, она подхватывала боб, упавший подле миски на салфетку.
Муж, казавшийся также весёлым, хотя и не таким детски-шаловливым, как она, старался время от времени ввести её в границы, кивая ей на незнакомца, сидевшего позади неё.
— Он? Да, как же! Он — англичанин и не понимает ни слова… ни одного единого слова! До чего он смешон, со своим серьёзным видом и со своими вишнями! Скоро ли он кончит, Колино́? Взгляни, пожалуйста, не вставая. Это — лорд… но без очков, как в театре в Тулузе… <...> Ага, ты опять плутуешь, так нет же, уж этот боб — мой!
Они опять покатывались со смеху и дрались из за бобов, как дети. Я могу изобразить их весёлость, только сравнив их с шаловливыми молоденькими котятами.
Хиромант принял нас очень любезно.
— Хиромантия, — приветливо заявил он, — очень точная наука. Это не то, что какие-нибудь там бобы или кофейная гуща. Садитесь.
На столе лежал человеческий череп.
Я приблизился, бесцельно потыкал пальцем в пустую глазницу и рассеянно спросил:
— Ваш череп?
— Конечно, мой. А то чей же.[6]
— Аркадий Аверченко, «Записки Простодушного (Эмигранты в Константинополе)», 1921
А боб осторожней был — он на берегу остался. Остался на берегу и давай смеяться над угольком и соломинкой. Смеялся он, смеялся да и лопнул от смеха. Плохо бы ему пришлось, но, на его счастье, сидел на берегу бродячий портной. Достал портной нитки и сшил обе половинки боба. А так как у портного белых ниток с собой не было, зашил он боб чёрной ниткой. С тех пор у всех бобов чёрный шов посредине.[7]
Однажды, в начале 1943 года, все магазины в крупных городах СССР оказались буквально завалены мешками кофе в бобах.[комм. 3] Видно американцы подбросили пару пароходов. До войны натуральное кофе считалось в СССР предметом роскоши. Теперь же все полки в магазинах, до этого пустовавшие, ломились под тяжестью мешков с красными заграничными буквами. Без карточек, по 80 рублей кило. Хлеб в то время на вольном рынке стоил 150 рублей кило.
Вскоре люди стали покупать кофе целыми мешками. Не то чтобы русские люди заразились иностранными вкусами. Вовсе нет. Они выпаривали кофейные бобы в кипятке, благовонную жижу сливали ко всем чертям, вываренные бобы сушили, толкли их в ступке или мололи на кофейной мельнице и… пекли из этого продукта хлеб. Хлеб из кофе! До этого подобные фокусы проделывались с горчицей в порошке. Хлеб из горчицы! Хлеба, хлеба!
...многие из так называемых кормовых растений — злаков и бобовых (сорго, суданская трава, гумай, клевер, манник, бор развесистый, бухарник, вика, чина), а также другие представители этих семейств на ранних стадиях формирования являются цианогенными растениями, что позволяет защищать молодые побеги от поедания животными.[8]
— Борис Орлов и др., «Ядовитые животные и растения СССР», 1990
И Гелен Менелая по персям уметил пернатой
В лату брони, и отпрянула быстро пернатая злая.
Так, как с широкого веяла, сыпясь по гладкому току,
Чёрные скачут бобы иль зелёные зёрна гороха...
Мой Фриц живёт теперь в отчизне ветчины,
В волшебной стороне, бобы где процветают,
Где пумперникели горячие вкусны,
Где дух поэта хил и где стихи хромают.
Если ж нас она обманет,
Чего надо не достанет,
На бобах нас проведет,
Или с умыслом солжёт, —
Будь не царь я, а бездельник,
Если в чистый понедельник
Сжечь колдунью не велю:
И тем небо умолю...
↑К примеру, горох почти никогда не называют «бобами», несмотря на то, что с ботанической точки зрения его стручки являются такими же бобами, как и фасоль. По всей видимости, так происходит из-за круглой (не вполне «бобовой») формы семян, которые так и называют: горошинами или горошком.
↑Последнее словосочетание (какао-бобы) чисто метафорическое. Плоды и семена дерева какао не имеют никакого отношения к бобовым и не являются бобами. И только форма отдельных крупных семян (плоская и несимметричная) напоминает бобы.
↑Так же, как и «бобы» какао, кофейные зёрна не имеют к бобам ни малейшего отношения, и даже нисколько не похожи на них. Слишком мелкие, они имеют одну плоскую сторону и представляют собой по форме половину шарика. Называть кофе «бобами» — это был чисто советский товарный новояз, возможно, по аналогии с какао.
Статья в Википедии
Медиафайлы на Викискладе
.svg){kind=logo}
