Жёлудь, раньше жо́лудь (лат.glans) — сухой односемянный нижний плод, чаще всего дубовый, с жестким кожистым околоплодником, частично или полностью заключённый в плюске. Предполагают, что плюска образуется из сросшихся осей и прицветников редуцированного соцветия. У дуба в плюске только один жёлудь, у бука и каштана — два — три. Данный тип плода характерен для семейства Буковые.
Жёлуди служат хорошим кормом для животных, как диких, так и культурных. Едят их также и люди, самые лучшие жёлуди получают от дуба каменного (Quercus ilex). Некоторые из его разновидностей, выращиваемых в Испании и Португалии, дают урожай желудей, лучшие сравнимы по вкусовым качествам с каштанами. По длине эти жёлуди превосходят большинство других, они цилиндрические по форме. Из желудёй приготавливают желудёвую муку, из которой делают каши. Мука из желудей схожа по использованию с кукурузной.
Это ― фарфоровые горшечки съ насаженными въ нихъ желудями. Пройдетъ время, желудь разростется и горшокъ разлетится въ дребезги.[2]
— Александр Дружинин, Письма иногороднего подписчика о русской журналистике, 1849
...фазаны очень любят жолуди, и я часто убивал в дубовых лесах экземпляры, у которых целый зоб был набит исключительно очищенными от кожуры желудями.[3]
Почтенный г. Имзен, заготовляйте поболее вашего исландского моха в разных приличных видах. Добрый г. Валленштейн, вострите свои зубные инструменты и варите зубные тинктуры! И ты, образец современников Вильгельма Теля, честный швейцарец Кунц, вари шоколад с желудями и ячною мукою![1]
Тутъ не помѣшаютъ никакіе Дюма и Фудрасы; ихъ успѣхъ есть успѣхъ мимолетный. Ихъ слава слишкомъ велика по ихъ достоинству. Это ― фарфоровые горшечки съ насаженными въ нихъ желудями. Пройдетъ время, желудь разростется и горшокъ разлетится въ дребезги. Скоро пройдетъ пора чужеземной поэзіи; публика наша, подобно дитяти, нещадно объѣвшемуся конфектъ, получитъ отвращеніе къ конфектамъ, захочетъ пищи простой, но питательной.[2]
— Александр Дружинин, Письма иногороднего подписчика о русской журналистике, 1849
Сучанская долина замечательна необыкновенным обилием фазанов (Phasianus torquatus), которых вообще множество во всём Южноуссурийском крае и в особенности на морском побережье. Любимую пищу этих птиц составляют различные зерновые хлеба, поэтому осенью фазаны держатся преимущественно возле наших деревень и китайских фанз. Здесь они немилосердно истребляют всякий хлеб и даже молодой картофель, который проглатывают целиком. Кроме того, фазаны очень любят жолуди, и я часто убивал в дубовых лесах экземпляры, у которых целый зоб был набит исключительно очищенными от кожуры желудями.[3]
Въ зиму 1879 ― 1880 г. на обоихъ хуторахъ (состоящихъ изъ 85 дворовъ) только 10 дворовъ не покупало хлѣба. Остальные домохозяева покупали хлѣбъ и то мѣшали его съ мякиною отъ пшена, то съ сухими толчеными грушами (на которыя также былъ урожай въ 1879 году въ сосѣднихъ лѣсахъ), съ отрубями и межиситкою; случалось, что подмѣшивали и муки изъ желудей. Но только два семейства Люшныхъ въ хуторѣ Высшемъ Бѣломъ питались всю осень, зиму и весну однимъ только хлѣбомъ изъ желудей. Когда наконецъ запасъ муки желудиной сталъ истощаться, то на Петровъ день (29 іюня) желудь былъ замѣненъ межиситкою.[4]
Заботливость белки и её ум при сборе этих запасов просто изумительны. Если в какой-нибудь местности неурожай на орехи, грибы, жёлуди, на семена сосны и ели, то белки оставляют свои родные леса и пускаются на чужбину целыми стадами.[11]
Белогрудые медведи устраивают свои берлоги в дуплах старых тополей. <...> Главной пищей им служат: <...> летом — ягоды коломикты, черёмухи и жёлуди, а осенью — лещина, маньчжурские и кедровые орехи и плоды дикой яблони.[12]
С севера РСФСР и на юг до Кавказа и в Сибири, иногда в тех же местах, где и сусак, иногда отдельно, растёт стрелолист обыкновенный. Корневища этого растения имеют побеги, вздутые на конце в клубеньки. Они похожи на жолуди. В сыром виде они не съедобны, но в печёном очень нежны и рассыпчаты...[7]
— Георгий Боссэ, «Готовьте из диких весенних растений», 1942
Так помрачение и расстройство наступают в природе. Гаснут роднички, торфянеют озерки, заводи затягиваются стрелолистом и кугой. Худо земле без травяного войлока; когда-нибудь люди узнают на деле, чего стоит натянуть на неё неосторожно сорванную дернинку и укоренить жёлудь на солончаке. Леса с земли уходят прочно.[13]
Мы закладываем в почву жёлудь. В течение времени он видоизменяет частицы земли, воздуха и воды путём бесконечного числа делений, чтобы произвести дуб; ту силу, которая заставляет его быть вот этим дубом, мы можем назвать его растительным принципом, символизирующим собой жизненный принцип, или душу одухотворённого существования.[14]
Наружность Дружинина мне весьма не понравилась уже в Занциге. Знаете ли, мне почему-то кажется, что у него должен быть diabete sucre (моча с сахаром), весьма быстро изнуряющая и опасная болезнь. Нельзя ли шепнуть об этом Шипулинскому? «Иногда и слепая свинья набредет на желудь», ― гласит немецкая пословица, и, может быть, моя мысль справедлива.[15]
Малиновая плюшевая мебель ― пуфчики, козетки, еще козетки и пуфчики, множество фисташковых подушек в букетах бледно-розового, лилового и кумачово-красного гаруса, бамбуковые столики для семейных альбомов и томных, телесно-розовых раковин, портьеры, ламбрекены и скатерти ― все окаймлено бахромой с кистями. Дорожка на скатерти расшита настоящими желудями… Посреди комнаты, упираясь в потолок, стоит покрытая золотым дождем и звёздами ёлка, дышащая печальным ароматом опавшей хвои. За окнами горит январь.[16]
— Юрий Анненков(Б. Темирязев), «Повесть о пустяках», 1934
Глядя на жёлудь или орешек липы, не представишь тот могучий дуб или пышную липу, которые спрятаны в этих плодах, хотя облик их уже в них заложен. Вот так не видишь и то, что заложено в каждой встрече в лесу, что из нее со временем прорастет и чем обернется. Все окружающее скрывает в себе гораздо больше, чем кажется нам на первый взгляд. Чем интереснее человек, тем интереснее всё, о чем он рассказывает: и лес, и звери, и птицы.[10]
У Алексеевича нет колеблющихся начинаний, нет попыток: мысль его есть уже исполнение; она верна, как взгляд стрелка, не знавшего никогда промаха. Стоит ему завидеть цель, и, как бы далека ни была, она достигнута. Другие садят желудь и ждут с нетерпением годы, чтобы дуб вырос: он из чужих пределов могучею рукой исторгает вековые дубы, глубоко врывает на почве благословенной, и дубы вековые быстро принимаются и готовы осенить Московию.[17]
Он дотащился только до священного дуба белгесугум, растущего в половине высоты небесной горы, и лёг под ним отдыхать. От нечего делать стал он подбирать рассыпанные под деревом желуди и стрелять ими изо всех четырех ртов на воздух. Эта забава утешала его чрезвычайно, и он просидел под дубом семьдесят семь лет, не трогаясь с места. Наконец, как-то вспомнил он обо мне, вынул меня из кармана и, отыскав на земле желудь, расколол его и положил меня в средину. Зажав опять желудь, он взял его в рот, надулся, толкнул языком и выстрелил им так же, как и прочими. Я долго летела в воздухе, заключенная в дубовом плоде, и упала на землю в песок. Через несколько времени из этого плода вырос прекрасный дубок, и я, будучи принуждена одушевлять неподвижное дерево, увидела себя в дубовом лесу, происшедшем от желудей, набросанных моим ленивым тегри.[18]
Жили старик с старухой, люди бедные. Хлеба у них не было. Набрали они в лесу желудей и ими питались. Раз уронила старуха один желудь в подполье. Пустил желудь росток и скоро дорос до полу. Старик прорубил пол, и деревце выросло до потолка. Потом он разобрал потолок и снял крышу. Дерево все растет да растет и доросло до самого неба. Не стало у старика со старухой желудей, взял старик мешок и полез на дуб.[19]
Когда Пётр не был еще плотником, он приносил от ближнего ручья острых плоских камешков и, прицелившись в дуб, швырял ими. Камни летели как дождь один за другим, рассекали кору и наносили глубокие раны дереву; но дерево молчало, и Петр не понимал его страданий. Дело в том, что двадцать лет тому назад Петр семилетним ребенком полез на этот дуб за желудями, сорвался, упал, повредил себе ногу и на всю жизнь остался хромым. Петр ненавидел дуб, причинивший ему боль и увечье, и мстил дереву по-своему.[20]
Старый дуб уронил с себя жёлудь под куст орешника. Орешник сказал дубу: «Разве мало простора под твоими сучьями? Ты бы ронял свои жёлуди на чистое место. Здесь мне самому тесно для моих отростков, и я сам не бросаю наземь своих орехов, а отдаю их людям».
«Я живу двести лет, — сказал на это дуб, — и дубок из этого желудя проживёт столько же».
Тогда орешник рассердился и сказал: «Так я заглушу твой дубок, и он не проживёт и трёх дней».
Русский <человек> не то, он прирожденный враг леса: свалить вековое дерево, чтобы вырубить из сука ось либо оглоблю, сломить ни на что не нужное деревцо, ободрать липку, иссушить березку, выпуская из нее сок либо снимая бересту на подтопку, ― ему нипочем. Столетние дубы даже ронит, обобрать бы только с них желуди свиньям на корм.[21]
— О, мерси… Ах, сейчас столько бедных, столько нужды, что прямо всякий грош дорог! <…> До вашего прихода мы говорили о голоде. Этот голод прямо меня угнетает. <…> Я всё время думаю, что они там едят, чем питаются? В газетах пишут все о непонятных продуктах: какой-то конский щавель, лебеда, суп из травы, дубовая кора, корешки, жёлуди…
— А вы знаете, — защебетала madame Ленина. — Мне бы так хотелось всего этого попробовать… Но где тут достать в Москве? Я просила мужа — он говорит: глупости!
В оборотистой голове Гришки мелькнула мысль: вот путь для укрепления столь нужных светских связей. <…>
— Желаете, могу вам предоставить настоящий голодный обед из тех самых веществ, которыми питаются мужики!.. <…>
— А знаешь что? — оживилась Троцкая. — Мы это могли бы сделать в виде пикника. <…>
— А это что отдельно подано? Неужели жёлуди? Совсем вкус пирожков с фаршем.
— Домашний желудь, — сказал Гришка. — Внутре у его такая мякоть. Только наше мужичьё варить не умеет. <…> А вот и дубовая кора!
— А как же её есть? — удивилась Троцкая. — Она ведь твёрдая.
— Пустяшное дело. Верхнюю корку ножом снимите, а внутре мягкое. <…>
— Полная иллюзия молочной телятины! Неужели это дубовое?
— Всё от повара зависит, сударыня, — самодовольно сказал Гришка. — Хороший повар из калоши «Проводник» такой бифштекс тру-ля-ля ушкварит! <…>
От стола встали отяжелевшие. Ковыряя головной шпилькой в зубах, madame Троцкая облегчённо вздохнула и сказала:
— Теперь я знаю, как питается мой народ! И я за него совершенно спокойна… Пока есть дубовая кора, лебеда, корешки и конский щавель — мой народ не погибнет…
Вдруг Дерсу спохватился, ― Дуба сынка! ― воскликнул он простодушно и вслед за тем подал мне обыкновенный жёлудь. Потом он сообщил мне, что нашёл его на сопке с левой стороны реки, хотя вблизи самого дерева нигде не было видно. Очевидно, этот жёлудь занесла сюда какая-нибудь птица или мелкое животное вроде белки или бурундука.[22]
Вдруг что-то с силой стукнуло его по затылку. Боль была как от удара камнем. Косецкий оглянулся, но вокруг было все спокойно и неподвижно. Тут взор его упал на качающийся на поверхности воды маленький жёлтенький желудь. «Желудем кто-то запустил», ― подумал халдей, но новый удар заставил его действовать и думать быстрее. Он поплыл к берегу. Щёлк. Щёлк. Сразу два желудя ударили его в висок и в затылок. Положение становилось критическим. «Нужно поскорее одеться. Тогда можно будет изловить негодяев», ― подумал Косецкий. Однако размышления его прервал новый удар в висок, настолько сильный, что жёлудь, отлетев от головы, вдруг запрыгал по воде, а сам Косецкий пробкой выскочил на берег. По-прежнему кругом стояла мертвая тишина.
― Погодите же! ― пробормотал Косецкий и бросился к кустику, за которым лежало белье. ― О, чёрт!
Косецкий, вне себя от ярости, огляделся вокруг, все еще не веря, что одежда его пропала. Он остановился, беспомощный, не зная, что делать. Он чувствовал, что на него глядят откуда-то десятки глаз, наблюдают за ним и смеются. Как бы в подтверждение его мысли, где-то поблизости прокатилось сатанинское злорадное гоготанье, и новый желудь шлепнулся в плечо халдея. Теперь он понял, что началось сражение, исход которого будет зависеть от выдержки и стойкости той или другой стороны. Лично для него начало не предвещало ничего хорошего. Белья не было.[23]
У меня их, подобных, до сотни было, ― в лесу по горам я их пас… До двадцать шестого дозволяли, а потом уж запрещение вышло… А там же, конечно, орешки буковые кучами гниют, жёлуди… Свинья в лесу завсегда сыта бывает и может даже сала на палец приобресть…[24]
Но известно ли тебе, друг Андрей, что взрослый дуб бросает в землю пятьдесят тысяч желудей? И лишь один желудь произрастает? Остальные лишь удобряют почву или идут на корм свиньям. Много званых, да мало избранных.[5]
― Что же ты умолкла? ― спросил Злат. ― Какое же твое заклятье? Старуха пошевелила беззубым ртом: ― Слушай! Скажешь три раза… Она проговорила другим голосом:
Иду на высокую гору, по водам и облакам. На горе серебряный дуб стоит, на нем золотые жёлуди растут. На горе заря сияет. Заря, заря, освети мне дорогу, земля, разверзись предо мною…[25]
Василий Семёнович знал по имени каждое дерево, каждую травку, каждый гриб. Знал, что можно есть, а чего нельзя. Под его руководством ребята собирали, варили, пекли и ели. Непривычная, но еда. Каша из стручков акации. Печёные жёлуди. Корни репейника, вкусом и сладковатостью похожие на морковь… День и ночь не погасала на кухне огромная плита.[9]
Как урожай счастливый собрать, под какою звездою
Землю пахать, Меценат, и к вязам подвязывать лозы
Следует, как за стадами ходить, каким попеченьем
Скот разводить и каков с бережливыми пчёлами опыт,
Стану я здесь воспевать. Ярчайшие светочи мира,
Вы, что по кругу небес ведёте бегущие годы, Либер с Цереры благой! Через ваши деяния почва
Колосом тучным смогла сменить Хаонии жёлудь[К 1]
И обретённым вином замешать Ахелоевы чаши![К 2]
Что делать с бедным Тигрой?
Как нам его спасти?
Ведь тот, кто ничего не ест,
Не может и расти!
А он не ест ни мёду,
Ни вкусных желудей —
Ну ничего, чем кормят
Порядочных людей!
Вступил в Крыму в зеркальную прохладу,
Под градом желудей оркестр любовь играл.
И, точно призраки, со всех концов Союза
Стояли зрители и слушали Кармен.[6]
↑ 12Н. М. Пржевальский. «Путешествие в Уссурийском крае». 1867-1869 гг. — М.: ОГИЗ, 1947 г.
↑ 12В. А. Гольцев, «Внутреннее обозрение» (декабрь). — СПб.: Русская мысль, № 8, 1881 г.
↑ 12Шишков В. Я.: «Угрюм-река». В 2 т. — М.: «Художественная литература», 1987 г.
↑ 12К. К. Вагинов. Стихотворения и поэмы. Подгот. текстов, сост., вступ. ст., примеч. А. Герасимовой. — Томск: Водолей, 1998 г.
↑ 12Боссэ Г.Г., «Готовьте из диких весенних растений мучные изделия, супы, салаты». — М., Госторгиздат, 1942 г.
↑ 12Л. Н. Мартынов. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. — Л.: Советский писатель, 1986 г.
↑ 12И. Грекова. «На испытаниях». — М.: Советский писатель, 1990 г.
↑ 12Николай Сладков. Зарубки на памяти. — М.: журнал «Звезда», №1, 2000 г.
↑Модест Богданов в книге: Ребятам о зверятах: Рассказы русских писателей. — М.: АСТ, Астрель, Харвест, 2007 г. — 94 с.
↑В.К. Арсеньев. «По Уссурийскому краю». «Дерсу Узала». — М.: Правда, 1983 г.
↑Леонов Л.М., «Русский лес». — М.: Советский писатель, 1970 г.
↑В защиту атеизма (выдержки из писем Э. Хитчнер) / перевод Л. Р. Дунаевского // П. Б. Шелли. Триумф жизни. — С. 26-29.
↑ 12П. Анненков в сборнике: «Литературные воспоминания». Серия литературных мемуаров под общей редакцией С. Н. Голубова, В. В. Григоренко, Н. К. Гудзия, С. А. Макашина, Ю. Г. Оксмана. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1960 г.
↑Анненков Ю. П. «Повесть о пустяках». — М: Изд-во Ивана Лимбаха, 2001 г.
Статья в Википедии
Медиафайлы на Викискладе
