Кедро́вник(кедра́ч или кедро́вый лес) — это лесной массив, в древостое которого главной лесообразующей породой являются разновидности кедровых сосен, прежде всего, таких как сибирский или европейский кедр. Кедровые леса (кедровники) встречаются в предгорных и горных районах Центральной Европы, занимая большие пространстватайги от Урала, по всей Западной Сибири и в значительной части Восточной, в составе хвойных и широколиственных лесов присутствуют на Дальнем Востоке от Центрального Китая до Японии и Курильских островов, отмечены на тихоокеанском побережье Северной Америки.
В состав кедровых лесов могут входить также пихта, ель сибирская, иногда сосна обыкновенная, а на востоке Сибири, за Енисеем, лиственница сибирская и даурская, реже встречаются мелколиственные породы, такие как берёза и осина. Обычно кедровники состоят из нескольких поколений кедровых сосен: от молодых до зрелых и перестойных деревьев.
...урожаи эти бываютъ очень рѣдки; до урожая 1856 г. девять лѣтъ не было вовсе сбора кедровыхъ орѣховъ, и никто не ѣздилъ въ кедровники. Съ нетерпѣніемъ алтайцы ждутъ августа мѣсяца...[1]
Кедровники оживляются; повсюду слышенъ людской говоръ, шумъ, стукъ срубаемыхъ вѣтвей и даже цѣлыхъ кедровъ; смѣхъ, шалости пѣсни, потому что такъ много собирается кедровщиковъ, что станъ отъ стана располагается недалеко, и партіи, во время сбора, часто встрѣчаются между собою.[1]
Кедры растутъ здѣсь или въ смѣшеніи съ другими породами, или составляютъ отдѣльные лѣса, которые есть и въ Чарышской долинѣ; я не былъ въ чистыхъ кедровникахъ, но по тѣмъ кедровникамъ, которые я видѣлъ на Плѣшивой горѣ, можно заключить, что они не представляютъ особенно величественной картины...[1]
Особенно громко кричала роньжа; птица эта исключительно питается кедровыми орѣхами, и, кажется, считаетъ кедровые лѣса своей собственностью, потому-что при появленіи человѣка въ кедровникѣ считается во множествѣ на ближайшія лѣсины и поднимаетъ крикъ.[1]
Великолепные кедровники достигают здесь особенно исполинского роста. Часто над массой берёз, ильмов и дубов, в просветы между их ветвями, виднеются высокие стволы этой хвойной породы с увенчанными зеленью вершинами, как бы один лес над другим.[3]
Около последних селений известен был даже, на Мукырте, кедровник (кедровый лес) ― любимый притон всех беглых из Петровского и других Нерчинских заводов.[4]
В августе медведь очень часто встречается в кедровниках северо-восточных уездов: влезши на дерево, он начинает сбивать кедровые шишки, а потом катает их на земле до тех пор, пока не вывалятся все орехи, которые он глотает целиком.[5]
— Леонид Сабанеев (старший), «Медведь и медвежий промысел на Урале», 1876
Кедровники ― единственные въ этихъ мѣстахъ лѣса, обитаемые во время зимы пернатыми.[6]
Но вот поемный лес остался позади, и теперь мы вступили в старый кедровник. Громадные стволы хвойных деревьев высились кверху и словно пилястры старого заброшенного храма поддерживали тяжёлый свод. Внизу рядом с ними разросся молодняк. И старые и молодые деревья переплелись между собою ветвями и были густо опутаны ползучими растениями, которые образовали как бы сплошную стену из зарослей.[10]
Кедровник был в пяти верстах от села. Он рос по склонам холмов и берегам едва сочившихся ручейков. Кедры были один к одному, все как на подбор: высокие, сукастые, с мягкой зеленой хвоей. Ветвистые макушки деревьев закрывали небо, и в кедровнике всегда было сумеречно и по-таежному уютно.[11]
Сборъ кедровыхъ орѣховъ для алтайскихъ жителей тоже, что сборъ винограда для жителей южной Европы. Еще съ осени начинаются предсказанія на будущее лѣто о урожаѣ орѣховъ, потому что осенью, когда бьютъ орѣхи, на кедрахъ уже есть маленькія шишки, которыя должны поспѣть въ будущую осень; эти молодыя шишки называются озимью. Кромѣ того хорошая озимь ржи также служитъ примѣтою для здѣшнихъ жителей хорошаго сбора орѣховъ. Но урожаи эти бываютъ очень рѣдки; до урожая 1856 г. девять лѣтъ не было вовсе сбора кедровыхъ орѣховъ, и никто не ѣздилъ въ кедровники. Съ нетерпѣніемъ алтайцы ждутъ августа мѣсяца; сначала какой-нибудь охотникъ за козулями, возвращаясь изъ черни, привезетъ до десятка шишекъ, которыя въ мгновеніе разойдутся по его роднымъ и знакомымъ, а молва, что шишки поспѣли, по всей деревнѣ; въ ближайшее воскресенье въ деревнѣ остается одно женское населеніе...[1]
...скоро вѣсть, что въ ближнихъ уже ѣздили за орѣхами, распространяется и по отдаленнымъ деревнямъ, и тогда крестьяне спѣшатъ въ Алтай за нѣсколько сотъ верстъ. Они проводятъ въ черни цѣлыя недѣли и вывозятъ орѣхи караванами. Кедровники оживляются; повсюду слышенъ людской говоръ, шумъ, стукъ срубаемыхъ вѣтвей и даже цѣлыхъ кедровъ; смѣхъ, шалости пѣсни, потому что такъ много собирается кедровщиковъ, что станъ отъ стана располагается недалеко, и партіи, во время сбора, часто встрѣчаются между собою. Словомъ, эти недѣли ― самый поэтическій сезонъ алтайскаго крестьянина. Кедры бываютъ, смотря по почвѣ, или каряговатые и низкіе, или высокіе и прямые; первые удобнѣе для того, чтобъ на нихъ подняться, потому что сучья начинаются съ самаго низу; но на кандовые кедры нельзя подняться безъ лестницы; потому промышленникъ, выбравъ рясную лѣсину, срубаетъ по близости молодую ель или пихту, и ставитъ ее къ стволу кедра такъ, чтобъ верхушка елины доставала до нижнихъ сучьевъ; по ней онъ лезетъ вверхъ съ бойцомъ, висящимъ на шеѣ...[1]
Чем ближе подходишь к перевалу через горы, тем чаще встречаются, среди берёз, ильмов, осин и других лиственных пород, хвойные деревья ― кедр и отчасти лиственница и ель. Великолепные кедровники достигают здесь особенно исполинского роста. Часто над массой берез, ильмов и дубов, в просветы между их ветвями, виднеются высокие стволы этой хвойной породы с увенчанными зеленью вершинами, как бы один лес над другим.[3]
Окрестности Петровского завода и даже самый завод считался у бродяг любимым местом отдохновения. <...> Около последних селений известен был даже, на Мукырте, кедровник (кедровый лес) ― любимый притон всех беглых из Петровского и других Нерчинских заводов. <...> Вообще у беглых всегда имеется одно безопасное место ― притон для отдыха. Таковым, кроме Мукырта с кедровником, считалась некогда река Хилок.[4]
В августе медведь очень часто встречается в кедровниках северо-восточных уездов: влезши на дерево, он начинает сбивать кедровые шишки, а потом катает их на земле до тех пор, пока не вывалятся все орехи, которые он глотает целиком. Нередко вся семья взбирается на один кедр, но при этом она всегда выбирает не очень сучковатый, потому что медведи вообще не любят сучковатых деревьев.[5]
— Леонид Сабанеев (старший), «Медведь и медвежий промысел на Урале», 1876
В Южном Алтае, в Бийском и отчасти в Кузнецком округах, растет множество кедровых орехов, добывание которых, как черемухи и рябины, производится иногда самым варварским способом. Тут нередко рубятся деревья только для того, чтоб получить несколько кедровых шишек. Но в других местах кедровники берегутся и составляют заповедные рощи. В таежных кедровниках, как и в малинниках, бывают курьёзные встречи с медведями, которые очень часто посещают эти участки. И сколько интересных рассказов ходит в народе про эти встречи, в особенности когда Михайла Потапыч займется усердным катанием кедровых шишек в лапах или на каком-нибудь камне и не замечает присутствия человека, а тем более пугливых женщин, которые ходят нередко в артелях.[14]
Верстах в семи начинается подъем на невысокий хребет, служащий водоразделом между бассейном Маймы и р. Иша <...>. Весь хребет, не выходящий из предела лесной растительности (730 м), покрыт щетиной сухостойного леса. Когда-то густой кедровник сначала был попорчен червем, а потом пожары довершили опустошение. Между голыми, уныло торчащими стволами засели высокие жесткие травы, прикрывая уже повалившиеся обгорелые стволы. Вообще кедровников в этой местности сохранилось очень мало, и потому жители селений уходят «шишковать» и «на белковье» дальше на юг и на юго-восток, к [[Верстах в семи начинается подъем на невысокий хребет, служащий водоразделом между бассейном Маймы и р. Иша, которым мы перевалили в верховье р. Паспаула, левого притока р. Иша. |Телецкому озеру]], куда еще не проникли поселки и где леса сохранились лучше.[15]
По вечерам, да и в другое время нередко я любовался гольцами Сугу-нура, серебристо блестевшими на солнце. Туда, по дороге к ним, много живописных мест ― с лесом и дикими скалами. Там, в верхней зоне растительности, имеется кедр, или, как здесь говорят, кедровник. Неудержимо манят меня картины растительной и животной жизни на всем протяжении Сугу-нура до его угрюмых гольцов. Мысленно я много-много раз побывал там!..[7]
— Пётр Козлов, «Дневники монголо-тибетской экспедиции» №2, 1924
Ямщик торопится. Опять надо барахтаться в снегу. Верст через десять от станка степь стала переходить в лес. Начали попадаться отдельные кусты и деревья. Больше талинник и осина. Потом появились группы берез, изредка сосна. Еще дальше ― ельник, пихтач, кедровник. Но нигде не видно сплошной лесной стены, как на севере России или на Урале. Деревья разных пород, корявые, подсадистые, стоят далеко друг от друга.[16]
После скудного завтрака, поглотав немного снега, чтобы утолить жажду, мы пошли снова за тигром. По следам было видно, что он сначала пошел прыжками, потом рысью, а затем опять перешел на шаг. Но вот поемный лес остался позади, и теперь мы вступили в старый кедровник. Громадные стволы хвойных деревьев высились кверху и словно пилястры старого заброшенного храма поддерживали тяжелый свод. Внизу рядом с ними разросся молодняк. И старые и молодые деревья переплелись между собою ветвями и были густо опутаны ползучими растениями, которые образовали как бы сплошную стену из зарослей. Девственный лес стоял плотной стеной. Сосредоточенное молчание наполняло весь лес. Зеленая полутьма, словно какая-то невыносимая тайна, тяготела вокруг, и невольно зарождалась мысль, не лучше ли вернуться, пока не поздно.[10]
За поворотом в Чусовую справа впадает речка Нотиха длиной около 20 км. Верховья её находятся в Висимском заповеднике; там отдельным памятником объявлен Нотихинский кедровник. В устье речки ― луговина на месте исчезнувшей деревни.[17]
Точно опредѣлить, сколько одинъ кедръ даетъ шишекъ было трудно, потому что не всѣ еще дозрѣли и нѣкоторыя были очень сѣристы. Шишки кедровыя расположены на самыхъ концахъ вѣтвей, по три вмѣстѣ, по четыре, пяти, и даже по семи. Во время сбора насъ иногда отвлекали дикіе обитателя черни, которые безпрестанно давали намъ знать о своемъ присутствіи. Особенно громко кричала роньжа; птица эта исключительно питается кедровыми орѣхами, и, кажется, считаетъ кедровые лѣса своей собственностью, потому-что при появленіи человѣка въ кедровникѣ считается во множествѣ на ближайшія лѣсины и поднимаетъ крикъ.[1]
Кедръ сибирскій есть родъ сосны; вѣтви его, какъ у всѣхъ хвойныхъ, образуютъ нѣсколько пунктовъ общаго выхода изъ ствола; точно также симметрически расположена на немъ хвоя, и, наконецъ, тотъ же законъ участвуетъ въ расположеніи шишекъ на концахъ верхнихъ вѣтвей; сидятъ онѣ по нѣскольку на самомъ концѣ, чаще по 3, но иногда по 6 и 7, и непремѣнно всѣ прикрѣплены къ вѣтви въ одной плоскости.
Кедры растутъ здѣсь или въ смѣшеніи съ другими породами, или составляютъ отдѣльные лѣса, которые есть и въ Чарышской долинѣ; я не былъ въ чистыхъ кедровникахъ, но по тѣмъ кедровникамъ, которые я видѣлъ на Плѣшивой горѣ, можно заключить, что они не представляютъ особенно величественной картины; судя по ихъ суховатости, кедровники составляютъ обыкновенную сибирскую трущобу, а отдѣльныя фигуры кедровъ, видѣнныя иною на Плѣшивой горѣ, были одни изъ неуклюжихъ хвойныхъ деревьевъ. Лѣсъ имѣетъ большое значеніе въ физіономіи страны.[1]
Лес хвойный, прегустой после отворот, совсем как тот, который изображает сцена в «Жизни за царя». На деревьях совсем наглухо ветви кедровника и пихты (главные породы), кухта; лес так част, так завален деревьями, такие сугробы снега, что я ничего подобного не видел, ― редко видел на картинах и никогда не воображал, чтобы могли быть такие целые хребты.[18]
Плоды нашихъ лѣсовъ довольно скудны, это ― ягоды и грибы. Послѣднихъ не такъ много въ сравненіи съ первыми. Конечно, первое мѣсто между плодами, смотря съ охотничьей точки зрѣнія, должны занять кедровые орѣхи, которыхъ многое множество истребляется здѣшними жителями; но еще больше бѣлками, медвѣдями и особыми птицами, такъ называемыми кедровками (родъ желны). Кедровки осенью, когда поспѣютъ орѣхи, появляются въ кедровникахъ въ огромномъ числѣ. Странное дѣло, а здѣсь на мѣстѣ, въ городахъ и другихъ торговыхъ мѣстахъ, орѣхи продаются почти по той же цѣнѣ, какъ и въ Петербургѣ...[2]
Кедровые орѣхи медвѣдь ужасно любитъ, ѣстъ ихъ въ большомъ количествѣ и бываетъ отъ нихъ весьма жиренъ. Медвѣдь въ орѣшникѣ ― это забавная и любопытная вещь. ― Посмотрите, какъ онъ набираетъ орѣховыя шишки съ кедровника: иногда, стоя на заднихъ лапахъ, кладетъ ихъ въ кучку, или на лапу прижатую къ груди; потомъ онъ несетъ добычу на чистое мѣсто, катаетъ кедровыя шишки или въ лапахъ, или на полу, или на камнѣ, на плитѣ, отчего орѣхи высыпаются и становятся лакомствомъ косматаго проказника.[2]
Промучившись всю ночь въ духотѣ и изъѣденный докучливыми насѣкомыми, я вышелъ поутру на свѣжій воздухъ. Утро было ясное, безоблачное, хотя и довольно морозное. Солнце только-что начинало подниматься и косыми лучами золотило верхушки громадныхъ кедровъ, среди которыхъ стояла избушка. Я былъ пораженъ необычнымъ въ этихъ мѣстахъ оживленіемъ окружавшаго лѣса. Повсюду раздавалось пѣніе и чириканье маленькихъ, величиною съ воробья, хорошенькихъ пташекъ съ красноватыми и желтоватыми спинками, черными крылышками и крестообразнымъ клювомъ. Это были клесты (loxia pityapsittacus). Кедровники ― единственные въ этихъ мѣстахъ лѣса, обитаемые во время зимы пернатыми.[6]
― Важный лес, ― заметил Козырь, пряча озябшие руки в рукава пальто, ― прямо сказать. Тайга!
― Ну, тоже! Какая это тайга! ― тряхнул головой Пройди-свет. ― Вниз по Енисею, так вот там действительно тайга, есть такие места, где нога человеческая еще не бывала… а это что… Глушь, прямо в небо дыра… кедровник в три обхвата. Пихтач!!! Козырь свернул папироску, чиркнул спичкой.
― А я тебя не спросил, где ты, по каким местам свой заработок устукал! ― обратился к Сеньке Пройди-свет.
Тропка, на которую выходит партия, ведет из деревни Тои в выселок Заболотье: там у чигина она переползает по жердям через Баксу и ― по пихтовнику и кедровому лесу, и трясинам ― уходит к выселку. За поскотиной, Тоинской, начинается кедровник ― густеющие темно-серые стволы с размашистыми сучьями и в курчавых шапках. <...>
Шурша, как летучие мыши, разбегаются парень и девушка, перед тем поменявшись местами. Что-то крича, бежит Варя, жесткие ко́ты дробью скользят по земле, а техник ― и не глядя в сторону Семёна ― который тут же петушится, ― преследует девушку. И вот уж он играет с ней, загоняя в кедровник. Тайга ― вечерняя, морщинистая, старая ― шаль-туман серую распахивает и укрывает, и пришепетывает над ними...[9]
Солнцесияние. Курево, чтоб прогнать комаров. Кедровник. Веселые блики от солнца. В вершинах, в хвоях, скачут, как блохи, игривые белки, облюбовывают шишки, где орех посочней. На пеньках, на валежнике, радуясь солнцу, пересвистываются крохотные бурундуки, величиною с котенка.[19]
Ты устал? Хочешь отдохнуть, ибо далеко шел лесными тропами к полю старого Фу-ко-у? Двери моего дома раскрыты для тебя, но ты не сейчас войдешь туда: видишь, как быстро спускается ночь! Мы должны прийти в поле раньше зверей, а они теперь рано покидают кедровник.[20]
Разведка впереди не обнаружила никаких даже признаков Березового озера, и вообще никакого там, впереди, не было озера, а все та же самая унылая вырубка. Так оказалось, что направление было взято неверное, и Серая Сова решил вернуться назад, к ручью, и оттуда пройти вверх вдоль него до озера и наметить хорошую дорогу назад, к лагерю. Оказалось, там, к северу, местность быстро понижалась, обнаружилось наличие озерных формаций. Пробив себе путь по болоту через густейший кедровник, какой только бывает на свете, Серая Сова вышел к узкому водоему длиной не более полумили.[21]
В оттепель Матвей любил бывать в волченорском кедровнике. Кедровник был в пяти верстах от села. Он рос по склонам холмов и берегам едва сочившихся ручейков. Кедры были один к одному, все как на подбор: высокие, сукастые, с мягкой зеленой хвоей. Ветвистые макушки деревьев закрывали небо, и в кедровнике всегда было сумеречно и по-таежному уютно. Верст на десять тянулся кедровник и на редкость был плодоносен. В праздники волченорские мужики и бабы выходили на улицу непременно с орехами. Щелкать семечки в Волчьих Норах считалось последним делом. В других селениях завидовали волченорцам и называли их не иначе, как орешатниками. Да и как не позавидовать! Волченорцы сбывали орех скупщикам, и это заметно увеличивало крестьянские достатки. Особенно выручал орех бедноту. Кедровник берегли всем народом. Каждый от мала до велика знал: за одну шишку, сбитую не в указанное время, выведут все семейство виновного на сход, и тогда быть великой беде. День выхода в кедровник назначали на сходке. Верно, с недавних пор не одни волченорцы были хозяевами кедровника. Уже лет десять на северной опушке живут переселенцы, приехавшие из Курской губернии. Два поселка выстроились в трех верстах один от другого, и волей-неволей пришлось волченорцам уступить часть кедрача новоселам. С тех пор волченорцы через гонцов сообщали новоселам о дне выхода в кедровник. Это происходило в последних числах августа. На рассвете раздавались три гулких удара в большой церковный колокол. Пешие и конные волченорцы, обгоняя друг друга, целыми семьями устремлялись в кедровник.[11]
Мы опять едем узким зеленым коридором по мягкой подушке мхов; с треском продираясь через кусты, выезжаем на гарь. Уныло торчат на ней обгорелые стволы елей, но кое-где белеют тоненькие берёзки, а вся земля сплошь усыпана иван-чаем. Дальше идет густой кедровник. Высоко-высоко раскачиваются темно-зеленые кроны, а здесь, внизу, торчат лишь сухие, мертвые ветви. Кедрач редеет, появляются прогалины, опять мелькают конусы пихт и елей. В лесу начинает темнеть, а конца дороги все нет...[22]
Горы ответили ему раскатистым эхом, и мамонт, оттопырив свои огромные мягкие уши, долго прислушивался и, разом успокоившись, стал медленно спускаться вниз. Поросль хвойного леса сменилась перекрученным ветрами кустарником, и наконец мамонт вступил в кедровник. Могучие темно-бронзовые стволы стояли тесно, как колонны. В невообразимой вышине между их кронами просвечивало голубое небо. Пахло смолой, хвоей и тем особым, необыкновенно приятным ароматом, который всегда наполняет кедровники. Дышалось легко и как-то празднично. Под ногами Тузика тихонько шуршала прошлогодняя хвоя, словно нарочно усыпавшая чистенький, сухой лес. Ни подлеска, ни травинки ― только могучие, неохватные стволы да шуршащая хвоя. Но и кедровник остался позади. Тузик вышел к речке и стал жадно пить.[23]
Там ― света нового пространство, Мифологическое царство
Подземных теней и духо́в;
Там елисейские долины,
О коих исстари веков
Не знают русские дружины,
Цветут средь рощей и дубров;
Там по гранитам зеленели
Кедровник, пихта, ульха, ели;[24]
Там, роя камни и песок,
Сулак, как мелкий ручеек,
Бежал извилистой струею;
А там огромной полосою
Вдали тянулись над водой Скалы безбрежные грядой...[25]
Кедровник начисто срубили, А были кедры хороши! Когда рубили, Говорили, Что рубят на карандаши.
Дымят встревоженные дали.
Ворчит обугленная гать.
Карандашей-то настрогали,
А что же ими рисовать?[12]:44
Так ты юнцом блуждал в тайге.
Кедровник мшистый был как храм,
как «гроб, где я умру без ран».
Там вспоминались имена
как жизни прошлой письмена.
В кедровнике – всегда лишь ночь.
В нём пел орган, что гнал нас прочь...[13]
